|
| |
[ Вира ] [ На форзац ] [ О чем это я ]
Предуведомление
читателю:
Константин Донин -
поэт, литератор, журналист, фотограф, то есть,
человек многих неординарных дарований. Живет и
работает в Киеве, с ним, как и с большинством
людей, представленных в разделе "Товарищи по
оружию", я познакомилась по сети; с Дониным, в
частности - на Живом
Журнале. Мне чрезвычайно симпатичен его
поэтический язык, и этот стиль изложения, по
степени воздействия близкий к оплеухе, метафоры,
резкость которых подчас может вызвать
отторжение, жесткость формулировок, доходящая до
жестокости и парадоксально граничащая с
нежностью, и насмешливая логичность,
интонационные корни которой вполне понятны, но
более чем симпатичны, как умело примененная
цитата. К творчеству Донина легко можно отнести
слова Бертрана Блие: "Настоящие страсти видны,
когда люди как бы выпотрашивают друг друга". На
этой странице публикуется избранное из цикла его
стихотворений "XXVI сонетов неизвестно кому".
#6. Твой
образ собирателен, не вопрос...
#7. Жесткий
голос прощания с этой землей...
#9.
Большеголовые фонари...
#10. Как
повод к смерти ты права...
#11.
Поскольку ты памятник, буду краток...
#15. Ты
должна возникать из ничего, как хорошая строчка.
Точка...
#16-17. Что-то,
Маш, не сходится у меня дебет-кредит...
#18. ...но
слов в языке больше, чем "я" и "ты"...
#20. Ночь,
Мария, - это когда один миллиард...
#23-24. Амфор
грудастых на палубах наших запасы...
#25. Детский
лепет отличницы по русскому языку...
#26. Моих
мучение очей - твоих свечение...
#6.
Твой образ собирателен, не вопрос.
Тебя невозможно назвать по имени,
тяжёлым хуем касаясь вымени,
расплетая косы, как ржавый трос.
Твой образ собирателен, ты – отброс,
но сжечь тебя не хватает пламени,
не достаёт оно выше голени;
по горелой коже идёт мороз.
Твой образ собирателен – стая ос,
гнездо свившая у меня на темени,
оживляется с наступлением темени;
в мельтешении брюх, жал, полос
возникает чудовищный, как матрос,
собирательный образ твой, anno femini.
#7.
Жёсткий голос прощания с этой землёй
канет в складном мычании толп Вавилона,
и язык, захлестнувшись на шее петлёй,
отлучит мудака от иссохшего лона.
Но нужна ли земля для земного поклона,
или играми сильных и слабых долей
можно сделать кандальную песнь веселей,
из дорожных блядей сотворив тебе клона?
Неизвестно сие. В завитках эпсилона
мне мерещится грозное “преодолей”,
и откуда-то сверху, возможно, с балкона
что-то липкое льётся, возможно, елей –
то ли ты надо мной мироточишь, икона,
то ли варят жильцы казеиновый клей.
#9.
Большеголовые фонари
выглядят дураками,
когда у них не горит внутри,
и туристы любуются облаками.
То ли дело ночью, когда – смотри –
как нищий с расширенными зрачками,
свет тянется двумя руками
с единственной просьбой к тебе – не ври.
Ты не врёшь, ты просто живёшь рывками
речи практически незаметной при
тех, на кого фонари волками
пялятся сверху: по два, по три
люди любуются облаками
и уходят кушать картофель фри.
#10.
Как повод к смерти ты права,
а равно смерть права как повод
чередовать в уме слова,
чтя их созвучия как довод.
Вот так кончают в тридцать два:
над загорелым телом овод
парит, как копия орла,
торчит высоковольтный провод
из жопы овода, но зла
не причинит, зане паренья
не предикат, но атрибут:
отказ – как форма сохраненья
себя, когда тебя ебут
без Божьей искры (вдохновенья).
#11.
Поскольку ты памятник, буду краток.
Абсолютно ничего личного – сухой остаток:
несколько случайных фоток,
соток на кабаки, запасных колготок,
ваток, пилоток, других манаток,
не молью траченных, а жёлчью маток
и взрослых тёток, и малолеток,
о нёбо чьих безголовых глоток
всем телом бился стыдливый слёток.
Храни, Мария, от клеток, плёток –
своих касаток – от шрамов, латок –
своих молодок – от суток схваток
храни, Мария, от глаз до пяток.
Не дай им выпасть в сухой остаток.
#15.
Ты должна возникать из ничего, как хорошая
строчка. Точка.
Твои руки должны быть связаны бечевой, а глаза
вопрошать “как назовём сыночка?”.
Дочка, ты должна быть настолько прочно испорчена
этой тьмой,
чтобы он никогда-никогда в жизни не узнал точно,
первый он у тебя или шестьсот седьмой.
“Мой” надо говорить редко и – только себе самой.
Это слово пугает взрослых людей, детка, и они
начинают жалеть, что позвали тебя домой.
Покой взрослые люди ценят больше, чем ласку, от
которой как таковой
они отвыкают, и поэтому просят резко не дёргать
ни руками, ни головой.
Вой не должен тебя пугать – отпрянь, подожди
рядышком в уголочке,
пока отмучится эта дрянь и вновь обратится к тебе
как к дочке –
стишочки начнёт читать, жаловаться на почки,
яички обвисшие прикрывать.
Помни, что чем ближе ты к дверной цепочке, тем
сильней ему хочется перестелить кровать,
порвать твой телефон, тщательно сполоснуть
слизистые оболочки, мира
в общем, картину восстановить, “умереть,
уснуть”, как сказано по этому поводу у Шекспира.
#16-17.
Что-то, Маш, не сходится у меня дебет-кредит.
Вроде, как в поезд сел, а поезд не едет.
Языком пошевелил – язык бредит.
Глаз с перепугу открыл – глаз не видит,
фары включил – свет не на то светит,
сесть захотел – зад не туда метит…
Мутит меня что-то, Маш, мутит, мутит.
Вроде, и дожди были, и земля родит,
и народ у нас работящий по земле ходит,
любой предмет ему дай – оботрёт, залудит,
анекдот расскажет, проблему обсудит,
пособит в беде, кулаки сгрудит,
груди развернёт, кровь остудит…
Нудит что-то меня, Маш, нудит, нудит…
…Поглядишь на одного – травку косит,
на другого поглядишь – в морду просит,
третий – страшно подойти – тонну весит,
у четвёртого жена тесто месит,
пятый сильно от погоды зависит,
а шестого по-любому колбасит…
Что-то бесит меня, Маш, в этом, бесит.
Организм какой-то ясности хочет,
а ему всё время перечат,
тот ебёт мозги, этот лечит,
день кладут кирпичи, ночь – курочат,
эти учат, те сейчас же порочат,
организм дурной то пучит, то дрочит…
Маша, мучит это всё меня, мучит.
#18.
…но слов в языке больше, чем «я» и «ты»,
так что ты на верное иди – на шорох
воды. Вода молча примет твои черты,
растворит грязь, скопившуюся в порах
(у неё там много всякого живёт в норах
такого, что жиреет и отращивает хвосты,
питаясь падалью). Перспективы наши просты:
стихнет вой скорых, сержант обойдёт посты,
ты превратишься в неприглядный ворох,
я, может, тоже пройду ещё с полверсты –
по инерции рисуя крестики на заборах –
до первого кафе, из которого через щель в шторах
видны, как на ладони твоей, мосты,
лежащие покойниками на опорах.
#20.
Ночь, Мария, – это когда один миллиард,
плюс-минус ты, спит с другим миллиардом,
в кружочки сбившись сообразно масштабу карт,
составленных лысоватым бардом.
Утром они встают, как ученики из-за парт –
с предвкушением большой перемены
в их маленькой жизни, ощущают задор, азарт,
говорят всяческие пролегомены,
типа: «буду в десять» или «куплю паккард» –
у каждого свои любимые темы.
И это здорово: ночные кремы, футбол, contemporary art…
Единственное, что выламывается из этой схемы –
миокард,
таки отнимающий одну миллиардную часть системы.
#23-24.
…и горько Пелиду то
стало…
Илиада, 1. 188
Амфор грудастых на палубах наших запасы.
Штиль нам неведом, оснастка не знает износа.
Местные с нами тягаться не смеют баркасы.
Вне конкуренции наши винты и насосы.
Вон, за кормою Тенедоса грозные мысы.
Всюду снуют золотистого цвета матросы.
В трюме порядок блюдут присмиревшие крысы.
Чайки сопутствуют нам, и гниют абрикосы.
Да, мы уходим от стен непокорной Труисы.
Вихря любого чудовищней – боль Ахиллеса
гонит нас прочь, пригибая к земле кипарисы
на побережьях далёкого Пелопоннеса.
Дети Приама ликуют, с подачи Париса
масла в огонь подливает бульварная пресса.
Не потому, что предатели мы или трусы,
флот мирмидонский идёт в направленьи Эфеса.
Сердце Пелида язвят униженья укусы,
чёрная зависть ахейского мелкого беса,
царской рукою сорвавшего белые бусы
с шеи нагой Брисеиды. Как все альбиносы,
русые косы имела и тонкие вкусы
Брисова дочь. Вот за эти за русые косы
подлый Атрид, не скрывая надменной гримасы,
пленницу взял и увёл от Ахилла в утёсы,
бросил награду чужую себе на матрасы.
Вот почему мы ушли с исторической трассы
в море открытое горю. А молокососы
пусть Илион завоюют без нас, пидорасы.
#25.
Детский лепет отличницы по русскому языку
в породистом бабьем теле,
постанывающем на скаку, –
режет слух не хуже, чем режет ели
легендарная бензопила. Талантливая белле-
тристика – как дырочка в правом боку:
чем крепче обнимаешь – тем громче из неё трели
на тему «Что случится на моём веку».
Мозг от этого хватает судорога, а руки тянутся к
дрели,
которая если и не просверлит речи твоей реку,
то по крайней мере сделает её слышимой еле-еле –
таким себе, километра за два, ку-ка-ре-ку,
долетающим безо всякой цели
до ответного «мерси боку».
#26.
Моих мучение очей – твоих свечение,
луча влечение к лучу, пересечение
речей, утративших в ночи своё значение:
хочу - молчу, хочу – мочу в чаю печение,
шепчу учение – хочу, хочу – в течение
лечу, а если не хочу – то отречение
мычу, и плачу, и плачу, и – в отключение.
Малоизученной пучины излучение
тебя подсвечивает, вроде золочение,
свечей мерцание, столоверчение,
стучит сердечко, длится приключение,
ключей бряцание, разоблачение,
моих свечение очей – твоих мучение
и – облегчение, и – облегчение, и – облегчение.
© Константин Донин 2006
[ Вира ] [ На форзац ] [ О чем это я ]
|
