Август-77

Август-77

Мы нелепо пересеклись с ним на этом свете – всего на десять дней.
Я родилась 6-го, он умер 16-го – и все это в августе тридцать лет назад.

Я всегда невпопад вспоминаю о нем, и еще меньше – к датам, таким, как юбилеи на этой ли или другой стороне, и давно уже не принадлежу ни к апологетам, ни к панегиристам. Да никогда и не принадлежала. Просто – несколько слов о человеке, который стал культом.

Король умер – умер в тот самый день, как родился.
Если бы не случай, запросто могло бы быть сразу два Элвиса Пресли. Или – ни одного, потому что двое счастливых детей сильнее одного несчастного. 8-го января 1935 г. в Тьюпело, штат Миссисипи, на свет появлялось сразу двое близнецов. Один из них умер, Элвис остался жить.
Он появился на свет в странной семейке, которая на три поколения назад не имела ни гроша за душой, ни даже полусреднего образования. Отец – то в тюрьме, то на сборе хлопка, огненноглазая мать всю свою нежность сосредоточила на единственном выжившем ребенке, хотя тень близнеца продолжает существовать между ними. Они были то, что на Юге называли white trash – белая рвань, хуже, чем иные негры. Они принадлежали к баптистской церкви, и по воскресеньям пели в церковном хоре. Кстати, и Элвис только по случайности (опять же) не пошел по проторенной и ровной дорожке госпел-певца – ему в юности предлагали такой контракт.

Он, в сущности, был хороший парень, этот Элвис Аарон Пресли – воспитанный в лучшей традиции уважительного отношения к семье, глубоко религиозный, работящий. Бунтарский дух… нет, это, пожалуй, сильно сказано, но вот беспокойство в нем было. Оно существовало и требовало выхода, который простейшим образом находился в негритянском пении – том самом, которое как бы кишки выворачивает наизнанку, воплощая в себе сотню лет безысходности существования человека, как вещи, когда пространственные рамки определены клеткой с решетчатой крышкой, в которую видно небо. Человек как вещь – он почти не имеет права говорить, человек как зверь – он лишен, на свое благо, способности говорить, и боль свою может выразить только воем…

А он был выкинут в жизнь в одиночестве, как тогда – и материнского лона, и на всем этом коротком и нелепом пути сохранил характерную для бескожего ребенка способность кричать первородным криком, страдая от муки рождения, от боли желания, от телесного насилия – родов и обладания.

Факты карьеры знают все. В настоящий момент в Америке модно если не считать его песни дурновкусием, то уж воспринимать их исполнителя как персонажа анекдотов. Их право. Но не надо забывать, что культ из Элвиса сделал не сам Элвис – это ему и в голову не пришло бы, этот культ сделали мы. И теперь презираем бога, которого создали, за то, что он глядит на нас свысока и давно уже живет по своим законам. Правду сказать? Он вообще на нас не глядит, потому что, слава Богу, с той стороны эту не увидать.

Странное, повторяю, то было время – пятьдесят третий год. Уникальность Элвиса можно уяснить совершенно ясно по тому, что записи его выступлений и теперь смотрятся абсолютно современно. Не верите? Поищите то, что было до: Синатра, затянутый в костюм, с улыбкой во все тридцать три, и барышни в таких полукринолинах и передничках – вот это лицо американской эстрады полстолетия назад. Мы легко забыли об этом, потому что Элвис и иже с ним (те, кому он своим примером доказал, что так – можно, те, кто по чужому образному выражению, махнули на метле верхом прямо на Луну) привили нам совершенно новый стереотип поведения певца на сцене. Король? Ну уж и король – с чего бы то вдруг. Тоже, повторяю, отлично понимается, когда послушаешь оригинальные Blue suede в исполнении их автора, Карла Перкинса. Рок-н-ролл до Элвиса из белых пели этакие типичнейшие redneck’и, плотно сбитые дружелюбные дядьки, как этот, как его? С «The Comets» еще? Хейли. Они, может, и хотели выразить, но что и чем – не знали, и уж вовсе не помышляли сделать танцевальную музычку средством терапии для собственных глубоких психологических травм. Они попевали, что Бог пошлет – и никто не пробовал орать.

А ему приходилось. Помимо уникального именно вокального дарования меня всегда поражал этот эмоциональный шквал – кажется, его разорвет, если не споет вот тут же, сейчас же… Причем, текст песенок, мягко сказать, зачастую ничем не обосновывает подобную остроту переживаний. На текст песенок нужно смотреть сквозь пальцы, а лучше – не смотреть вовсе. И именно это в том числе, как ни странно, обеспечило долговечность Элвису – как исполнителю. В его песнях важно не то, что сказано, а то, что стоит за сказанным – эмоция, которую он, чужую, протаскивает через себя, как свою. Есть тут некое родство с нашими цыганами – та же примерно степень интеллектуальной ценности в «Цыганской венгерке», что в I Got A Woman. Элвис изгнал из эстрадной (назовем это так) музыки благообразность звучания и заменил откровенностью выраженной боли. Если это не психотерапия, так я и не знаю, чем это еще назвать. Выть, орать, кричать под него – лучше не придумаешь. Да-да, грустный вой – песнь русская, и все такое, и наша любимая привычка страдать как бы от ерунды.

Итак, текст ушел сам собой. Но актерское его нутро, не востребованное в американском кино, это врожденное скоморошество, способность представлять – они вообще обходятся без слов. Вот почему ему трудно подражать, вот почему он – опять-таки новатор. Он использует язык интонации и эмоции, как своеобразное эсперанто, и это лишает его творчество трудностей языковых барьеров. Невозможно не понять, о чем он поет в Good Rockin’ Tonight, даже если не знать английского. Богатейший спектр незамутненных эмоций – желание, жажда, ирония, ехидство, злость, алчность… Он проорал себя в 53-м в студии Сэма Филипса, злой на то, что студийная запись не идет – проорал, не ведая, что так нельзя, и с тех пор и продолжает этим заниматься. Успешно, надо сказать. Потому что мальчики в костюмах со светскими улыбками после гуннского вторжения Элвиса выглядят на его фоне холощеными.

А телодвижения… сейчас, когда мы насмотрелись на самую разную степень откровенности поз и обнаженности телес на эстраде, трудно понять, почему на его концерты призывалась полиция, чтобы заставить его стоять спокойно, а при съемках на ТВ было дано строжайшее указание снимать его только waist up – выше пояса. И надо было видеть его лицо, когда он вспоминал об этом в 68-м, со своим этим специфичным южным говорком… «выше пояса».
Это дело. Зато он успешно пользовался лицом, как текстотранслятором, и еще неизвестно, не было ли изображение этой физиономии на экране менее непристойным, нежели вид вихляющихся бедер. Если честно, я полагаю, то была в чистом виде шаманская пляска, и не зря он абсолютно всерьез говорил: «я умру, если буду стоять спокойно». Одно дело – чисто визуальный раздражитель для публики, но ведь эти телесные конвульсии происходили и в студиях, во время записи… звукари не знали, куда еще навесить микрофоны, в какую сторону мальчика еще понесет… Шаманские, безусловно шаманские пляски, отражающие все то же – борьбу младенца, погибающего в родовом канале, судорогу мужчины, стремящегося вновь воссоединиться с утерянным раем, входя в женщину… Это одурманивало – как одурманивает африканских туземных танцоров грохот барабанов (а кто будет спорить, что ритм там и там однокоренной, только в роке он… напомаженный, что ли, цивилизованный), не случайно на записях концертов у него выражение лица почти трансовое, отсутствующее. А фотоснимки? Он же зависал на сцене и над сценой в совершенно немыслимых с точки зрения гравитации позах…
Ну и социальный эффект, конечно – потому что едва ли он отдавал себе отчет в происхождении своих телодвижений, а уж теория Грофа и рядом тогда не была разработана. Девочки там, трусики на сцену… Но, и смеясь над всем этим, недурно вспомнить, что именно после Элвиса стало возможно устраивать на сцене, скажем, танцы с микрофонной стойкой. И после него звезды стали наклоняться с зал, обмениваясь с толпой рукопожатиями, прикосновениями, и пошли на прямой контакт с обрушением четвертой стены, и после него… после него была целая жизнь шоу-бизнеса, в битве с коим он пал первой жертвой.

У него был золотой дар самоучки – он не знал, как нельзя, он делал, как ему нравилось.
Да, он стал культом – но не сам он выбрал себе эту судьбу, судьбу несчастную и обездоленную. Как правило, самую красивую любовную, романтическую, роковую легенду, ошеломительный облик прекраснейшего из мужчин создают себе мужчины уязвленные, больные, подраненные в самом основном. Таким был и Элвис. Крайняя одаренность сочеталась в нем с изрядной беспомощностью. Послушный сын и хороший мальчик, он подписал контракт с Томом Паркером, потому что родители сочли этого голландского проходимца лицом, достойным высокого доверия. Белый оборванец попал в самое черное рабство. «Полковник» обирал его, как мог, и наживался на нем, как поводырь слепого юродивого. Полковник тоже, понятное дело, не имел никакого понятия, о том, что такое шоу-бизнес. Полковник, будем откровенны, отчасти его и создал – этот стереотип звезды, звездного образа жизни и общения с поклонниками. А Beatles… у них уже был вполне очевидный стимул – вчетвером перепеть Элвиса.

Полковник быстро усек одну конкретную вещь – на мальчике можно делать деньги. Большие деньги. И он этим занялся. Вы таки будете смеяться, но доля Полковника в заработке, составляла, если не ошибаюсь, 25%, больше, чем у любого другого менежера - отсюда прыгайте к выводам. Плюс - разнообразные его приработки и изобретения по выкачиванию денег, которые Элвис определял как "дополнительный доход для Полковника, чтобы он оставил меня в покое", плюс - контракт, составленный Паркером, действовал еще четыре года после смерти Пресли... С другой стороны, возможность купить машину казалась вчерашнему голодранцу просто ошеломительной сама по себе, и Элвис принимал такой дележ – и поначалу, и после. Ему хватало и того, что получал он. У Полковника же не было никакой стратегии золотодобычи – он просто полз туда, где на данный момент было теплее. Отсюда дурацкие шоу, а затем еще более дурацкие кинофильмы типа Love In Las Vegas. А то было – на скаковом коне воду возить, потому что творчески такой бред не давал Элвису ничего. Песни его киношного периода написаны практически одной командой и также одинаково безлики. А что сам Элвис, спросите вы? К этому моменту в его человеческой жизни наступают не самые лучшие времена: горячо любимая мать умерла, отец женился (чего Элвис ему в глубине души так и не простил), жена – девочка, которую он лепит, как заблагорассудится, вокруг – так называемая мемфисская мафия приживальщиков, которая до сих пор рубит деньги на тиражировании мемуаров «Как мы с Элвисом вместе играли в футбол»… Ему некому верить и некого любить, и некому и сказать ему, что-мол, хватит дурью заниматься… Повторяю, он первым оказался в клетке супер-звезды, и не ведал, и не мог ведать выхода из нее – потому что на это, как минимум, нужен тренированный образованием и жизненным опытом интеллект. А Полковника он получил как бы в наследство от родителей и продолжает ему доверять. Полковник создает вокруг него эмоциональную блокаду – и подпускает к нему только нужных людей… Но когда к нему таки пробивается «ненужный» человек – появляются ошеломительной остроты так называемые «мемфисские сессии», которые точно указывают, где хранятся адские ископаемые запасы пороха.

Жизнь Элвиса, эти чудовищные рывки пловца – глотнуть воздуха и снова, вниз, под волну – синхронно отражалась и в шоу-бизнесе. Неизвестно, что больше приносило ему боли – успехи или неудачи. Как остроумно и зло заметил Джон Робертсон, не будь шоу 68-го года Elvis Is Back, сам Элвис прожил бы намного дольше, хотя и не являлся бы уже творческой величиной. А 68-й – это вам не 53-й, это уже и Beatles, и Rolling Stones…
Он вышел на ринг (да-да, на музыкальный ринг, и это тоже было его изобретением), спел несколько старых хитов, спел госпелы, спел несколько песен из кино… и так дал прикурить дышащим в затылок молокососам, что снова оказался в топах на первом месте. Он сменил имидж, он стал взрослым – исчезла юношеская припухлость черт лица, он выглядел обретшим опыт и пережившим страдание. Так и было – я не видела ничего более чудовищного, чем снимок Элвиса в больнице, где умирала его мать… Он переживал и страдание медленного творческого умирания тоже – потому что, если музыка для вас является средством психотерапии, не петь, в том числе, не петь для людей, вы не сможете. И он ужасно боялся своего живого контакта с аудиторией – с той самой, от которой дистанцировал его пленкой киноленты Полковник Паркер, и у него ведь была шпаргалка в руке, авторства того же полковника, какие рождественские песенки петь… Щазз, рождественские. Trying To Get You, да так, что криком наизнанку выворачивает… и по лицу его виден физиологический процесс рождения звука в человеческом организме. Кто может сказать, что там щелкнуло у него в голове, почему вдруг он начал сверяться с бумажкой с самым издевательским видом и делать все наоборот… понял? Видимо, в какой-то момент – да. Да еще и мандраж подхватил его и повел туда, откуда вернуться можно было уже - только в новом блеске славы, только мертвым.

Он снова стал собой. Но этот мощный рывок был последним, и дальше Элвис медленно двинулся на закат. Трагедия человека, от природы очень одаренного, умного, проницательного и чуткого, но – интеллектуально неразвитого, перед которым встают вопросы смысла жизни не абстрактно, а вот они – в виде банковского счета. К тридцати у тебя есть все, великая американская мечта выполнена. Но ты – один, как в момент рождения, и ты с момента рождения отмечен смертью. На что потратить жизнь? Развивать себя? Но это надо уметь, нужно хотя бы знать, где этому научиться – а у него не было такой возможности. Он становится суеверен вдобавок к религиозности, и все более замкнут. Чтобы продолжать концертную деятельность – и зарабатывать деньги, нужны все более сильные средства для поддержания душевного равновесия. Успокоительные после концерта и стимуляторы, чтобы собраться – до. Еще в 56-м ему было сказано врачом: «Молодой человек, научитесь отдыхать. За два часа своего выступления вы тратите столько сил, сколько сборщик хлопка под палящим солнцем – за целый день». Но он еще держит марку, он огрызается – голос, в отличие от внешности, от физической формы, с возрастом становится только богаче и не изменяет ему до последнего – и он делает еще один героический рывок в 73-м году – телефильм-концерт Aloha From Hawaii. Это уже агония, хотя и благородная агония. До сих пор мне кажется, что та запись – человеческий и творческий подвиг. В рамках своей легенды, которая тогда уже приобретала невероятные масштабы, он превращался в монстра, сам сознавал это, но сквозь кошмарную маску пробивался волшебный человеческий голос – и смотреть на его лицо было почти невыносимо. Это был все тот же взгляд страдающего животного, негритянский взгляд – понимающий и молчаливый. Слова не нужны в первородном крике, не нужны они и в хрипе агонии.

76-й, последняя съемка для ТВ, вскользь, мимо камеры: «Я знаю, что сейчас плохо выгляжу. Ничего, в гробу я снова буду выглядеть хорошо».

Август 77-го. Я прихожу, он, помедлив, уходит.
Пройдет еще тринадцать лет, и в киоске «Союзпечати» на виниловом диске в красной обложке я увижу это лицо – юное, красивое, смуглое, с печатью того непременного пренебрежения, которое дано мертвым, гениям и богам – я прочту имя, странное, ни на что не похожее, и шокирующие названия песен. Мне продадут волшебство за три рубля мелочью. И я уже никогда не забуду человека с негритянским голосом и белым сердцем, дитя цивилизации, воющее голосом дикого зверя.

Не столь давно мне попалась по ТВ забавная сценка. Восемь человек вокальной группы на сцене пели песенку Элвиса – не из самых сложных – и один брал верхние ноты, другой нижние, третий полусредние, четвертый – исполнял сложный момент в припеве… они пытались ввосьмером работать одним Элвисом. Очень назидательное было сравнение.

Король умер. Да здравствует король.

[ Вира ] [ О чем это я ]