|
День рождения мужа лучшей подруги |
|
Не самая светлая
идея. Так я ей и сказала.
И еще добавила, что не вижу смысла беспокоить
Влада в честь его тридцатипятилетия, даже если
нахожусь в закадычных подругах его жены. Нет,
разумеется, долг вежливости, но… – Не дури, – и
Нинка пожала плечами, – ты мне как сестра. Но Владик – это
совсем не друг, не брат и не родственник. Жаль, что
правда так мало приспособлена для использования
в повседневной жизни. И я виновато согласилась,
молча. Нет такой дешевой
мелодрамы, что могла бы сравниться с историей
нашей семьи. Я ведь помню, как они (мы)
познакомились, точнее Владик и Ниночка, на
дискотеке в ДК. Роскошный блондин с нежным
характером и оленьим взглядом, он танцевал с
обеими, и мне показались нахальными его
блуждающие лапки. Но надо знать Ниночку, она
глядела на него так, словно употребляла в сыром
виде, не стесняясь публики. А что такое мужчина,
если из-за него надо ссориться с лучшей подругой?
Пустяки. – Он твой. Уж она
благодарила! Несколько раз звала с собой на
вечеринки, в кино, но Влад в темноте путал наши
коленки, и это меня настораживало. Пришла весна,
мы с Ниной купили каждая по черной шапочке, и
однажды в сумерках возле ее подъезда Влад вместо
приветствия меня поцеловал. И даже смущения не
изобразил, сказал, что ошибся. Я отвесила
хорошего леща по выбритой красивой физиономии и
пригрозила обо всем донести. А он рассмеялся: да
пожалуйста. В отместку сказала: из-за шикарных
вещей мы и то не спорим. Скоро они
поженились. На свадьбу я пришла со своим Борисом
и так бессовестно висла на нем, что даже был
ошеломлен. Нина казалась настоящим цветком,
куколкой, вся светилась. Как же мне ей признаться?
Слепому было ясно,
что нам с новобрачным в одном городе не ужиться,
тем паче, на смежных улицах. И я укатила, куда
давно влеклась дерзкой душой, в столицу, в МГУ, на
физфак – это сказка, вам не передать. Там и
провела последовавшие пять лет, жила, смеялась,
скорбела от неудач, там морганатически вышла
замуж и ликвидировала принца-консорта через пару
сезонов, как водится в студенческих семьях,
выбрала кафедру – регулярно извещаясь в письмах,
что дни по-прежнему мелькают в родном Парадизе,
что надолго пропала, а Нина готовится в
театральный, занята режиссурой, что выходит
дипломный спектакль… Что родила дочь. Вот здесь
я задумалась. Нинка просила приехать, почему бы и
нет? Я ей кое-что должна: выбиралась домой реже,
чем то позволяло время, и разница меж двумя
столицами не в километрах, а в концепциях… В
конце концов, ведь повзрослели, все забылось. Влад встретил на
вокзале, ухоженный от сладкой семейной жизни, и
был немного озадачен моей беззаботностью и
насмешливым, легким тоном, какой был принят у нас
в юности. Пригляделась: нет, спокоен – и
отлегло от сердца. Нина от материнства
похорошела; и – объятия, вопли восторга,
праздничный обед. Крестницу мою, здоровую
крикливую девчонку, назвали Настей. Был чудесный
вечер, исполненный ностальгии, и страшно жалела,
что к пяти утра надобно успеть на поезд в Минск,
чтобы докладывать в Школе молодых ученых. – Свинство, –
укорила меня Нина, целуя перед сном – на
прощанье. – В свою семью, проездом, не совестно?..
Ну ладно, Владик тебя проводит, ему все равно рано
на работу. Со сна натыкаясь
на предметы, стараясь не шуметь, взяла бутерброды
в кухне и оставила ей записку; ежась от утренней
сырости, спустилась вниз, Влад ждал меня в машине,
угрюмый от возложенного поручения. Тяжелый
туман, масляный блеск Невы, дождь, череда фонарей,
из дымки выплывающие багровые бастионы крепости.
Парадиз… Я и забыла эту погоду. Мотор затих, и
очнулась: – Что? Влад смотрел не на
меня – прямо в бьющиеся перед ним дворники, седую
мглу воды, и говорил глухо, бесцветно, о том, что
все случилось нелепо, что любит (Лена,
пожалуйста…), что жить без меня не станет. Я
злилась, опаздывала на поезд и молчала. Как-будто
он придумал это нарочно. И глаза – нехорошие,
больные. – Может, я пойду? Тронулись. Дождь,
город как мертвый, полупустые улицы. – Ты стала такая
красивая… – Останови! Затормозил у
Варшавского; я бежала через вокзал по разбитому
асфальту, и влага облепляла лицо вязкой,
невыносимой до дрожи пленкой, портила грим. Я его ненавижу.
Глупо, как глупо проходит жизнь. Так я решила,
расчесывая вымокшие волосы тогда, в поезде,
увозившем меня к дальнейшей научной работе. А вот
теперь предстоит день рождения мужа лучшей
подруги. Насте исполнилось
шесть лет, Нина и по сей день влюблена в него,
полагая, что лишь от чрезмерной занятости так
редко я бываю у них дома. Работает она в
«Балтийском Доме» и вещи ставит занятные… Нет,
случаются все-таки в жизни приглашения, от коих
необходимо отказываться хамски, во избежание больших
бед. Странно проходит жизнь. Поднимаясь с постели
от теплой, сонной жены, осторожно, чтобы не
разбудить – рассчитывал, что час спустя станет
говорить совершенно страшные вещи, хрипеть
подранком, закусывая костяшки пальцев, глядя, как
я ухожу в дождь? Все эти годы я пропускала,
прочитывая, фразы в письмах, повествующие о
дивном супруге. Сухие слова
приветствия при встрече. Я дарю им книги,
всегда книги, на этот раз – раритет по оружейному
искусству, дорогое вино. Настюша ненавязчиво
слоняется вокруг, твердо убежденная в наличии
сюрприза. Ритуальное, почти, театральное
лобзание; теперь он уже и не та белокурая бестия,
каким помню, и не страдание во взгляде,
равнодушен, почти небрежен, совсем другой зверь,
матерый и сильный. На Нинку больно смотреть, так
рада, и решительно выдерживаю роль до конца.
Главное – не сорваться в голосе. Один день, и
назавтра – бежать куда глаза глядят, на край
света, снова много раз выйти замуж, только
отгородиться, обезопасить всех. Такой славный
день, такая благость, видимая безмятежность в
финале перед развязкой. Словом, жестом, жизнью
бережно создаем для Нины иллюзию, объединенные
нежностью к ней. О эта дружба, ласковая и
ядовитая, цепляюсь за нити ее в надежде на случай
– только бы не грянул, не произошел. Дочку уложили
спать. Разговор догорал, истончался от усталости,
превращаясь в одну лишь канву разговора. Нина
встала с кресла, потянулась: – Ой, забыла
совсем… надо добежать до Ксении Андреевны,
обещала микстуру для Настюхи, у меня уже
кончилась. Влад придержал ее
за руку: – Я схожу. – Сиди уж, Еленку
развлекай, тут близко. – Тогда я с тобой? Не поняла. – Э, брось, –
отмахнулась. – Отдыхай, здесь всего квартал,
быстро обернусь; и не пошла б, да вовремя
вспомнила… Вы поболтайте пока. Захлопнулась
дверь и ознаменовала для меня панику. Влад
медленно поднял голову. Господи, совсем те же
глаза: – Долго я ждал
тебя, правда? – сказал доверчиво. – Замолчи. Хоть
десять минут, жена придет, и тогда… – Что, лгать снова?
А я люблю тебя. Зачем ей вдруг так
нарочно, разыгранно уходить? Она, влюбленная,
могла ли преподнести мужу столь щедрый подарок –
тело лучшей подруги? Нет, это была бы подлость,
богохульство на нашу дружбу, наше общее детство. Влад, бледный, с
бисерной влагой пота на лбу – двумя шагами ближе. – Иди… к черту. Не
подходи, я тебя ударю! – Леночка. Тепло его рук,
лицо, зарывшееся в колени, какие-то слова сквозь
ласки; и острый приступ желания, почти животного,
и такой же горячий, болезненный стыд. Мне
действительно страшно за это черное
предательство. Его тяжелое тело. Три негромких
хлопка в ладоши, как знак насмешливого одобрения: – Ребята, а вам не
кажется – немного пошловато? Нина очень
спокойно рассматривает сцену. – Ленка, прижмись
к нему. Влад, уши оборву, кто же так обнимает?..
Боже, а студенткой я думала ставить Шекспира!
Деньги, деньги… Ладно, еще разок, с первой фразы!
Идея не самая светлая… Пьеса о
бессмертной любви. И неторопливо
поплыл вверх пыльный тысячелетний занавес.
июнь 2000 г. © Илона Якимова, 2000
|
