|
Акт 1. Сцена 7. Дедал |
|
Дедал,
пошатываясь, выходит из
тьмы. Дедал: - Голова… как болит голова… А я должен сосредоточиться, должен понять… это так не вовремя – болит. Итак… что нам дано в условии задачи? Смерть. Смерть одного мальчика или другого. Но… мой младше! О, заберите, боги, душу мою, сделайте несмысленной птицей – пусть охотник поймает в силок, посадит на вертел, и так окончится моя жизнь. Разум? На что мне разум, если я все равно несчастен? Хватит, старик, хватит причитать, ты должен найти решение… Но как тут думать, когда мой ребенок в беде, когда он у Минотавра? Нельзя, нельзя! Я должен сосредоточиться! Это необходимо нам всем, мне, моему мальчику. Ах, как болит голова! Что же он сказал? Что-то про смерть. Да, я – раб, зачать ребенка от критской женщины было преступлением, и преступлением - растить его. Он хотел казнить меня? Глупости, это не больно. Один раз меня уже хотели казнить – я ушел. Уйду и теперь. Погоди же, ты еще пожалеешь, Наследник Астерион, возлюбленный Минотавр, ты горько пожалеешь, что оттолкнул Мастера! Дай только добраться до большой земли… Ах да, ребенок… сын – у него. Эх, руки мои, руки, золотой разум! Почему же я не могу ничего придумать, чтоб расквитаться с ним? А вот почему. От его угроз мне не страшно, а только болит тут (прикладывает руку к голове и груди) и тут. Надо упокоиться, да. Я слишком разгорячен. И месть, и план спасения никогда не вынашиваются на скорую руку. А времени мало. Но я придумаю, совоокая да поможет мне… Главное – успокоиться. Но как это сделать, когда он – там, и заперт где-нибудь в сырой клети, и наверняка плачет, зовет меня… Нет, нельзя об этом. Астерион сказал, что сбросит его с Западного бастиона на копья гвардии – а там умрешь от страха раньше, чем долетишь до копий – если я не… Нет, и об этом нельзя, иначе я свихнусь. Говорить нельзя – да, но надобно помнить, чтобы память была – стрекало, чтобы месть была безжалостна и точна. Ты меня еще узнаешь, Астерион… Только не впадать в панику. С парнем ничего не случится, если я решу задачку Астериона. Минотавр умен, хитер и расчетлив, но никогда не жесток, если ему это невыгодно. А я сделаю так, чтобы стало невыгодно. С парнем ничего не случится. Правда, взамен должен погибнуть другой… и она тоже – ей придется несладко. Но какое право имеют боги требовать героизма от человека, у которого только одна любовь? Благородство, заключающееся в обмене чужой жизни на близкую, на утрату – не для любящих. Это решено, это гуманно. Так что же он сказал? Про смерть, только про смерть. «Дружище Дедал», - сказал он, и с его змеиного языка капал яд и шипел на белых плитах пола, - «Дружище Дедал, ты один сделаешь это, я знаю. Никто, как ты, доверенное лицо моей матери, личный слуга моего отца – никто, как ты, не способен видеть корни, читать в умах, принимать решения. Ты устроишь так, чтобы чужак пришел и ушел живым – эта девка должна любой ценой убраться с острова. Впрочем, если очень хочешь, он может и умереть – как-нибудь естественно, когда ее позор станет очевиден… не так ли, дружище Дедал? Не то придется мне вспомнить, что ты – не слуга, а раб, а твоего щенка сделать мишенью для моих лучников». Так он сказал мне. Когда он отпустил меня, я выполз из его логова без сил, будто таскал камни, и лежал на полу у светового колодца, пока не зашло солнце. Да, лучше бы я таскал камни. Люди ходили вокруг и смеялись, спотыкаясь о мое тело, а я лежал и плакал. Мне некуда было идти. Однако же, он встревожен. Я давно не видел у него такого лица. Я многое знаю в царской семье: критяне забывают, что при них – раб, они стесняются Дедала не больше, чем вещи. А я смотрю, слушаю, запоминаю. Да, он встревожен. Там, под плотной бычьей шкурой, в которую боги одели его лицо, притаился страх – тоненький росток страха, и он зеленел в бойницах глаз, и цвел во рту, который сыпал угрозами, обвивал лестью. О, да что там страх – подлинная паника! Это ведь легко сказать: быть Минотавром. А ты попробуй родиться против закона, жить против любви, вырасти против людей, и стать без пяти минут Миносом. Астерион знает, почем воз лиха. Теперь, когда Андрогей погиб, а маленький Главк так кстати утонул, вдруг является дикий малый и заявляет, что хочет его убить. Да он первый же смеялся этой шутке! Его, богорожденного, его, великую тайну царицы… Она сказала всем, что в храме ее настиг Посейдон в облике быка, и то был священный брак… но я, я знаю истину, я – и все, кто не слеп. А большая земля и Крит полнятся домыслами, в чьей народной грубости правды не меньше, чем в благородном умолчании дворцовых хроник. Да, он смеялся, но глаза его были холодны. Его и раньше убивали, но он превратил это себе в забаву, и никогда не относился к обряду так внимательно, так серьезно… Поверить не могу, что он испугался очередного ножа в спину, мальчишки с континента – нет, это был другой страх. Значит, он что-то задумал… Эх, Дедал, больная твоя голова, не ты ли хотел житейской драмы в центре Лабиринта? Ты ее получил. Весь вопрос в том, не сломает ли эта буря твоей поросли… и теперь ты должен пройти по краю, дабы Дом Секиры пожрал самое себя, а ты ускользнул невредим. А еще этот парень… он из Ахайи,
из самых Афин. Зачем он здесь? Идеализм нынче не в
чести, значит, и у него – своя цель. Я должен
увидеть его. Да, это самое правильное: прежде, чем
принимать решение, я должен на него посмотреть.
|