Canonization

For Godsake hold your tongue, and let me love,

Or chide my palsie, or my goat,

My five gray haires, or ruin’d fortune flout,

With wealth your state, your minde with Arts improve,

Take you a coarse, get you a place,

Observe his honour, or his grace,

Or the Kings reall, or his stamped face

Contemplate, what you will, approve,

So you will let me love.

Alas, alas, who’s injur’d by my love?

What merchants ships have my sighs drown’d?

Who saies my tears have overflow’d his ground?

When did my colds a forward spring remove?

When did the heats which my vienes fill

Adde one more to the plaguie Bill?

Soldiers finde warres, and Lawyers finde out still

Ligitious men, which quarrels move,

Though she and I do love.

Call us that you will, wee are made such by love;

Call he one, mee another flye,

We’ are Tapers too, and at our owne cost die,

And wee in us finde the’ Eagle and the Dove.

The Phoenix ridle hath more wit

By us, we two being one, are it.

So to one neutrall thing both sexes fit,

Wee dye and rise the same, and prove

Mysterious by this love.

Wee can dye by it, if not live by love,

And if unfit the tombes and hearse

Our legend bee, it will be fit for verse;

And if no peace of Chronicle wee prove,

We’ll build in sonnets pretty rooms;

As well a well wrought urne becomes

The greatest ashes, as halfe-acre tombes,

And by these hymnes , all shall approve

Us Canoniz’d for Love:

And thus invoke us; You whom reverend love

Made one another hermitage;

You, to whom love was peace, that now is rage;

Who did the whole worlds soule contract, and drove

Into the glasses of your eyes

So made such mirrors, and such spies,

That they did all to you epitomize,

Countries, Townes, Courts: Beg from above

A patterne of your love!

Канонизация

Во имя Господа, молчи, не суесловь –

Иль выбрани мои параличи,

О седине моей, о бедности кричи;

Благополучен и в игре ученых слов

Искусен, избери иную цель:

Будь при дворе, тки золотую цепь

Подачек, в отчеканенном лице

Монарха созерцая свой улов.

А мне – молчи – оставь мою любовь.

Моя любовь. Кто ею оскорблен?

Чьи корабли от вздохов канут в море?

Иль всходы на полях я свел под корень

Рыданьями, иль мною отдален

Приход весны хотя б на десять дней?

Чумные списки сделались длинней?

Нет, все по-прежнему: бездельники – к войне,

Сутяги – в суд, чтоб извращать закон,

Тогда как я любимой ослеплен.

А плоти смысл – любовь, она кует телам

Личины: бабочка, бегущая к свече,

На смерть влекома волею – ничем

Иным; в себе находим Голубя, Орла,

Загадку Феникса – плод общего ума.

Бесполой вещи бархатная тьма

Впитает нас, чтобы любовь сама

Убила, тотчас к жизни подняла –

Тем нашу тайну утвердить могла.

Нам смерть – любовь, когда не жизнь в любви.

Речей надгробных ты не береги

Нам, для рифмованной строки

Легенда наша. В хрониках, замаранных в крови,

Не станем жить, напротив, возведем

В сонетах свой златопалатный дом,

Его руины склеп возьмет с трудом.

Но слово этих гимнов назови –

Двоих канонизируешь в любви.

И станут к нам взывать: Вы, волею любви

Обретшие убежищем друг друга,

Кому любовь – покой, не тягостная мука,

Кто смог всю сущность мира уязвить

Очами, в их скорбящем хрустале

Вместив дворцы владык минувших лет,

Чьи слуги и дела покоятся в земле,

Молите вышних нас благословить

Подобием утраченной любви.

The Funerall

Who ever comes to shroud me, do not harme

Nor question much

That subtile wreath of haire, which crowns my arme;

The mystery, the signe you must not touch,

For ‘tis my outward Soule,

Viceroy to that, which then to heaven being gone,

Will leave this to controule,

And keepe these limbes, her Provinces, from dissolution.

For if the sinewie thread my brain lets fall

Through every part,

Can tye those parts, and make mee one of all;

These haires which upward grew, and srength and art

Have from a better brain,

Can better do’it; Except she meant that I

By this should know my pain,

As prisoners than are manacled, when they’are condemn’d to die.

What ere shee meant by’it, bury it with me,

Fore since I am

Loves martyr, it might breed idolatrie,

If into others hands these Reliques came;

As ‘twas humility

To afford to it all that a Soule can doe,

So, ‘tis some bravery,

That since you would save none of mee, I bury some of you.

Погребение

 Придешь ли в саван скрыть меня – не тронь словцом,

Ни жестом, труп терзая,

Прядь тонкую, что матовым венцом

Короновала руку мне – в ней темной тайны завязь.

В ней зримая душа,

Оставлена в наместье той, на небо устремленной,

Хранить мое, страшась

Распада, тело – сад ее покинутый, влюбленный.

Когда б мой мозг прервал, подобно жемчугам,

Связующей теченье нити,

Вот прядь волос, забава им легка –

Рассудок в целость воссоединить, им

Близ большего ума

Созревшим; ведь едва ли их дарившая желала,

Чтоб вечной муки тьма

Меня, как смертника, кандально оковала.

Что б ни желала – схорони реликвию со мной,

Не дай на идолопоклонство.

Я был мучим любовью, храм земной

Ей тесен. Но ни светел локон сколь твой,

Не смог он – грех пенять –

Свершить деянье, что одной душе под силу.

Ты не спасла меня,

Со мною часть тебя приемлет в корм могила.

A Feaver

Oh doe not die, for shall I hate

All women so, when thou art gone,

That thee I shall not celebrate,

When I remember, thou wast one.

But yet thou canst not die, I know;

To leave this world behinde, is death,

But then thou from this world wilt goe,

The whole world vapors with thy breath.

Or if, when thou, the worlds soule, goest,

It stay, tis but thy carkasse then,

The fairest woman, but thy ghost,

But corrupt wormes, the worthyest men.

O wrangling schooles, that search what fire

Shall burne this world, had none the wit

Unto this knowledge to aspire,

That this her feaver might be it?

And yet she cannot wast by this,

Nor long beare this torturing wrong,

For much corruption needfull is

To fuel such a feaver long.

Those burning fits but meteors bee,

Whose matter in thee is soone spent.

Thy beauty,  ’and all parts, which are thee,

Are unchangeable firmament.

Yet t’was of my minde, seising thee,

Though it in thee cannot persever.

For I had rather owner bee

Of thee one houre, the all else ever.

Лихорадка

 Не смей, не умирай – иначе я тогда

От боли, что твое искусство тает,

Скажу в беспамятстве, что ты, моя звезда –

Из общего числа нечистой женской стаи.

Я знаю, ты не можешь умереть,

Безносая пусть уберется праздно;

Как ты уйдешь, сгорит земная твердь

И воды искипят в твоем дыханье, разом

Мир сгинет. Или нет, оцепенеет, мертв,

Едва, душа его, ты ускользнешь украдкой,

Мир – труп  в мясницкой, склад отвратных морд,

Червей, рабов. Светлейшая сто крат ты.

Крикливым школярам, чей сонм не смог

Определить стрезва, отбросив ругань,

Огонь, сей мир казнящий – невдомек,

Что это острый жар ее недуга.

Но нет, болезнь ее не истомит:

И миг мучений, пусть бы самый краткий,

Неправеден. И плоти нет – скормить

Бесстыдно длительной и жадной лихорадке.

В одно мгновенье – так свечение огней

Комет далеких гаснет – жар остынет

В тебе, чья красота всего родней

Небес неизменяемой твердыне.

На этот миг – покамест ты больна,

Не воспротивишься – на час… ему истечь, но…

Владеть тобой. И мера грез сполна

Сбылась. И ни к чему весь мир – навечно.

The Computation 

For the first twenty yeares, since yesterday,

I scarce beleev’d, thou could’st be gone away,

For forty more, I fed on favours past,

And forty’on hopes, that thou would’st, they might last.

Teares drown’d one hundred, and sighes blew out two,

A thousand, I did neither thinke, nor doe,

Or not divide, all being one thought of you;

Or in a thousand more, forgot that too.

Yet call not this long life; But thinke that I

Am, by being dead, Immortall; Can ghosts die?

Расчет

Со дня вчерашнего ночь двадцать лет сожгла –

А все не верил я, что ты навек ушла,

На ниве нег минувших зрел – другие сорок,

И сорок после – пас надежд нетленный ворох;

Сто лет кровил слезой, дышал неровно – сто,

Тысячелетье полн тобой, копил настой

Безвременья, а муки и мечты – все за тобою следом

Текли. Но снова тысяча прошла – забыл и это.

Не то, чтобы столь долго жил, а умер, но – заметь –

Я стал бессмертен. Да грозит ли духам смерть?

The Paradox

No Lover saith, I love, nor any other

Can judge a perfect Lover;

Hee thinkes that else none can, nor will agree

That any loves but hee:

I cannot say I lov’d, for who can say

Hee was kill’d yesterday?

Love with excesse of heat, more yong then old,

Death kills with too much cold;

Wee dye but once, and who lov’d last dye,

Hee that saith twice, doth lye:

For though hee seeme to move, and stirre a while,

It doth the sense beguile.

Such life is like the light which bideth yet

When the light life is set,

Or like the heat, which fire in solid matter

Leaves behinde, two houres after.

Once I lov’d and dy’d; and am now become 

Mine Epitaph and Tombe.

Here dead men speake their last, and so do I;

Love-slaine, loe, here I lye.

Парадокс

 Влюбленный молвит ли «люблю» – в толпе глухой

Кто осудить его посмеет?

Ему все кажется, что смертною тоской

Такой никто и исподволь не тлеет.

Не скажешь «я любил» – коль самый смысл смешон:

«Минувшим днем я умерщвлен».

Любовь спалит в огне, все молодых, чем зрелых,

Накормит смерть золою охладелой –

Умрем, но только раз. Всяк умер, кто любил,

И лжец, кто любит вновь. Когда из жил

Любовь исторгнута – жив будто бы, шевелится, но пуст:

Расплывчатый мираж, мертвец, обманка чувств.

Вся жизнь его – послед, мерцаний светлый пласт

Близ светоча, едва лишь он угас,

Иль два часа спустя – тепло, хранящееся в камне,

Изъятом из огня, не выстудишь покамест.

Любил и умер некогда, и собственной гробницей

Стал, эпитафией. В слезливой небылице –

Последние слова покойных. Мне – четыре наскребем:

«Любил, любовью умер, погребен».