|
60 лет после |
|
Маленького Романа Касева, которому мама обещала посланничество, гениальность, героизм, лондонский покрой одежды и проч. (детально см. «Обещание на рассвете»), господин Пекельный, похожий на печальную мышь, кормил сладостями и просил, чтобы Роман, когда станет посланником, и вообще, всем тем, кем станет - рассказал великим мира сего, что в Вильно, на улице Большая Погулянка, 16, жил такой господин Пекельный… Господин
Пекельный, надо полагать, пошел на немецкое мыло. Ромен
Гари вырос и не забыл обещание, данное в
шестилетнем возрасте за лукум, когда однажды с
летчиками «Лотарингии» встречалась английская
королева… так он начал свою «посланническую»
карьеру. Это
я вот к чему. У
каждого есть своя Большая Погулянка в Вильно. 9-го
я очень часто вспоминаю о несложившихся судьбах.
В сущности, трагедий, как у иных, в нашей семье не
было, да и вообще, мы дешево отделались – тремя
погибшими на три семьи. И одним ветераном, ныне
покойным. Брат
моей бабушки, коренной москвички, Николай
Николаевич Астафьев, совсем, как я, кареглазый,
погиб в самом начале Финской. Финская – она вроде
как бы не считается на фоне того, что навалилось
потом, но все-таки… Он был не художник, но то, что
сейчас называют «дизайнер» – работал в
художественной мастерской оформителем витрин и
вывесок, и с его смертью у бабушки, выросшей почти
сиротой, фактически не осталось ни одного кровно
близкого человека. И еще он был единственный сын
у моего прадеда, Н.А.Астафьева-Кузнецова. Бабушкина
любовь, человек, который вполне реально должен
был стать моим дедом, ушел на фронт с начала войны – военкорром. Сергей Струнников,
красавец, умница, интеллектуал, талантливый
фотограф, журналист «Правды» – где-то
сохранилась даже копия газетной вырезки, которой
шаржем провожала его на фронт родная редколлегия.
Струнников погиб под Полтавой в 44-м, меньше чем за год до победы. В
самом же начале войны под Брестом погиб муж моей
двоюродной бабушки, Матвей Островский (кажется, в
чине капитана). Сын и дочери его жили после войны
в Ленинграде. Мой дядя, Константин Александрович Якимов, учился в артиллерийском училище, когда началась война. Как говорил комэск Титаренко: «ускоренные курсы, взлет-посадка» (С). Понятное дело – не доучился. Прошедших ускоренный курс, их отправили в противотанковую артиллерию – тогда эти пушечки представляли собой длинный ствол и пластинку брони, для немецких снарядов - не страшней, чем фанера. Был случай, когда из расчета он вообще остался один. И танки под Варшавой останавливали тоже вот такие мальчики, как он, 1925 года рождения. Дядя прошел войну до конца, вернулся живой, в чине старлея, с изрядным иконостасом на груди – и понятное дело, с планками о ранениях. Дальше началась мирная жизнь, которую он прожил кадровым военным, кочевал по гарнизонам, вышел в отставку подполковником артиллерии, жил и умер в Ивано-Франковске. Незадолго до смерти ему поджигали дверь квартиры, писали в парадной: «смерть москалям!». Офицерский кортик привез с похорон отец, а награды остались у моей двоюродной сестры, и их дальнейшая судьба неизвестна. Когда
я была маленькая, я торжественно составляла ему
открытки ко Дню Победы – и мама поощряла мои
писания. Думаю, что для него это было скорей
наивно и трогательно, чем необходимо, но я,
советский октябренок и пионер, иногда думала
совсем невероятными мозгами. Война
представлялась мне тогда по фильму «Небесный
тихоход» – немножко страшно, опасно, но
героически и очень весело, а в финале – танцы. В
десять лет я гостила у него на Украине, и упросила
одеть парадный мундир, и ордена, и
сфотографироваться с нами. У них с отцом - большая
разница в возрасте, и тогда он мне казался
глубоким стариком. И еще мне – из-за «уроков
мужества» в школе – казалось, что ветеранов
хлебом не корми – дай рассказать о войне, и что
ужасно они любят это дело – вспоминать о друзьях,-товарищах,
об огнях-пожарищах… А он мягко увернулся от
моих просьб рассказать что-нибудь, сказал, что не
хочется ему вспоминать. И только теперь я понимаю
нелепость тогдашнего своего поведения. В самом
деле, а что рассказать тебе, десятилетняя девочка?
Про то, что зори здесь тихие? об аты-быты, шли
солдаты…? о торпедоносцах? о жажде? о том, что –
это раздается в бунхенвальде колокольный звон?
про бабий яр? про латышских стрелков? про
освенцим? про штрафбаты? про восстание в
варшавском гетто? Про то, что война – это кошмар,
который потом приходит и во сне, по ночам? Про то,
что в теле до сих пор сидят осколки? Про то, что
война – это не прогулка, не бравый партизанский
рейд, а кровавая, грязная работа, окончив которую,
хочется верить, что никогда не случится ее
начинать снова? Что главное в войне – то, что она
закончена? Это
я вот к чему. Не то, чтобы я горжусь – лично мне
нечем гордиться. Просто я называю эти имена вслух,
будучи уверена, что едва ли кто, кроме меня, их
вспомнит. А я хочу, чтобы они звучали. Это моя
Большая Погулянка, это мой господин Пекельный. Я
– их посланник. Потому что жива. Без этих смертей
у меня не было бы такой возможности. Вечная
память.
|
