Слова
Лизбеты
С этими кошками,
которые лезут на трон, когда им место только на
коленях у мужчин, разговор должен быть короткий…
Дж.Б.Шоу «Смуглая
леди сонетов»
1.
Сестренка
Мари. Не то, чтоб совсем из шлюх,
Но
с легким бессмертьем, тающим в томном взгляде.
Где
я успевала, смутившись, спросить о двух,
Брала
шестерых ты, втирая седьмому дяде,
Что
муж был охальник, хам, хулиган, лопух…
И
я напрягала сызмала тонкий слух,
Поскольку
пасем, понимаешь, не славы ради,
А
ради любви на крови залетейских мух –
Им
глазки и лапки поэт посчитает в своей тетради.
И
вот ты стоишь, нетленная, в зоосаде,
А
я остаюсь синонимом всех старух.
2.
Сестренка
Мари, ты продрогла, возьми пальто.
Что
наша вражда – античность, зола и лава.
В
глазах Геркуланума, в пепле его пустот –
Вот
столько же слез, и в ночи различаешь слабо
Оттенки
кровей, бургундское от бордо.
Нашей
жизни отнюдь не Барто сочиняет главы,
Но
зато – королева, каменная – зато,
Мемориалу
вовек не покинуть своей оправы.
Мы
имеем возможность любить, но права
Быть
любимой нам не давал никто…
Глядя,
как зоосад вокруг превращается в шапито –
Не
за то мы боролись, воистину, не за то.
3.
Пальтишко
мое приспущено с белых плеч
Твоих,
на мельничный жернов слетает птица.
Ты
знаешь, наверно, я б стала тебя беречь,
Когда
б нам выпало вновь, двоюродным, породниться,
Хотя
ты, конечно, удавишься поклониться,
И
взгляды одни – разрывные, шрапнель, картечь.
Надо
было, что ли, вниманье мое отвлечь,
Ну,
там рявкнуть: пошла ты знаешь куда, сестрица?!
Потому
что – чем наша нежнее при жизни речь,
Тем
активней посмертно хочется материться.
И
по делу: тесна, к сожаленью, моя столица,
Для
полков, которым с тобой не терпелось лечь.
4.
Ну,
а ты, конечно, на каждом углу лгала,
Что
я не способна любить, размножаться, длиться.
Кто
тебя просил соваться в мои дела?
Я
уже позабыла – ты скольким скотам дала,
Только
б они поверили, что я и впрямь не девица?
Анатомия
сердца – изъян моего ствола,
Анатомия
тела – склеп, Господня десница.
Та
глава, которую я невпопад прочла,
До
сих пор нераскрытой книгой в пыли томится,
И
на каждой странице – снова зола, зола…
Наше
тело – тьма, понимаешь, Мари, темница,
За
единым выходом, которым ты и прошла.
5.
Ты
не станешь старой. Парик под чепец затолкав,
Строить
внучек, седых дочерей приводить к ответу,
Видеть
в зеркальных стенах и потолках
Только
фотографическую кювету,
Проявляющую
то, чего в тебе точно нету:
Старость
в румянах, бантах, на крашеных каблуках.
Ты
точно не станешь старой, даже того взалкав,
Как
ядра в ватерлинию алчется изношенному корвету –
Так
истомным гулом несется в разбитых на треть
полках
Трубный
возглас атаки, и впопыхах
Расцветают
кресты – в небесах, на груди, в руках.
Я
тебе устранила возможность эту.
6.
Ну,
и кто там, сестренка Мари, за тобой угорал?
Пересчитай
по пальцам, моя дорогая детка.
Юный
корнет, конечно, седой генерал –
Как
там напето в слезливом романсе метко,
Но
так, согласись, чтоб не кинул и не наврал,
Такое,
ма шер, с тобою случалось редко.
А
все потому, что ты путала ритуал,
Была
бесполезно безбашенная кокетка,
И
кто там только телом вальяжно не торговал:
И
Босуэлл черный, и королевич твой – малолетка…
Нет,
этих надо вести на бойню, позвав на бал.
Топор
или Тауэр (а ведь был не милорд – конфетка),
Чтобы,
требуя травли, Тайберн в сто рыл орал.
А
ежели сильно любишь, то сразу: крюк, пенька,
табуретка.
7.
Но,
в общем, конечно, родить тебе удалось,
А
я – пустая, и крови идут, как воды.
Мальчишка-наследник
колышет немую злость
Тюдорного
нрава, проще бы сесть на гвоздь
Фижмами
всеми, чем всхлипывать: годы, годы,
Сухими
руками сломить пытаясь земную ось.
Я,
впрочем, и так отменила права природы,
Затем
не родную кровь за собою, белую кость
Увижу,
а в лучшем случае – тапочки-скороходы
Белые,
у них в похоронке особый лоск.
Желчью
женская доля вспоила-то нас поврозь,
Но
одно и то же в кошмарах – блаженные твои роды,
Дряблая
грудь моя, старушечья. Не сбылось.
8.
А
за что мы тогда боролись, кстати, моя душа?
Не
за корону Англии, кровь Христова.
Сколько
на свете прекрасных на вкус держав,
Я-то
охотно тебе уступить готова
Этот
вот сад, и под сенью его – простого
Над
головой мелькающего стрижа.
Что
он мне, рыжей? Течет молоко с ковша
Белой
большой медведицы, Господь говорит: ни слова,
Да
и я не способна на лишнее антраша.
Но
память подносит услужливо: снова, снова
Твоя
голова на блюде лежит, на перстах – парша
Засохшей
крови… и ничего иного.
9.
Нет,
сестра, корить не к лицу, шалишь.
Пусть
держава – в масть, любовь оказалась круче.
Так
зачем ночами являешься, тихая, точно мышь,
Да
еще и Лестера, Эссекса с собой волочешь до кучи,
Всем
своим видом спрашивая: не спишь?
Да,
не сплю, Мари, стерегу мертвецов, но лишь
Рассветает,
и тени в саду становятся ярче, гуще,
Скрежеща
клюкой, я бреду через весь Париж,
Не
затем, что верю: вдруг тебе помогу чем,
А
затем, чтоб послушать, как снова, сестра, молчишь,
Как
сочится сквозь плиты песчаника терн живучий,
И
дрянное пальто к белизне твоей льнет колючей,
Когда
ты проходишь в кущи, стопами касаясь крыш.
5.06.06
