|
ЛеСС-2005 |
|
Предыстория: В количестве
четырех рыл движемся в сторону Петяярви. Кабан с
нами. sms-сообщение Эпиграф №1: - Ну вот ты и
видела бардовский фестиваль, бессмысленный и
беспощадный… Эпиграф №2: - А от тебя никто
и не ждет объективности, от тебя ждут стиля. А коли никто не ждет объективности – тушите свет. Получи, фашист, гранату… Только не надо меня спрашивать, зачем я туда поехала. Понравилось мне на старой плотине в Петяярви, захотелось на природу, а заодно – проверить, действительно ли я скверно переношу палаточное бытие… вот и поехала. Ну – забавно. Кроме того, ЛеСС – не Груша, скажем. Фестиваль обещал быть (и был) таким милым местным междусобойчиком, когда статус мероприятия еще не лишает действо некой семейной теплоты. В принципе, началось все еще в тамбуре электрички СПб-Кузнечное, где мы с Климовичью и Е.О. на троих пели кортневского «Бэтмена». Вряд ли Кортнев был бы доволен нашим исполнением, но экспрессии было – хоть отбавляй. Да, кажется, и тамбурной публике нравилось… На платформе Петяярви нас встретил Коломенский (орг-комитет фестиваля встречает все прибывающие электрички) и препроводил в лагерь. Пробегая по пересеченной местности, он поделился информацией: - Звонил Башаков. - Ну и? - Он вместо Приозерского шоссе выехал на Выборгское. - И что? - И теперь ищет дорогу с приозерского направления на выборгское. Самое интересное, что карты области у него нет… Я представила это спортивное ориентирование, и мне как-то повеселело. Башаков был приглашен в фестивальную программу гостем и, не прошло и двух с половиной часов, таки да – нашел выезд на приозерское шоссе и прибыл в лагерь. Но об этом позже. Сам лагерь находился в долине на берегу реки Волчья. До собственно берега было метров 10-15, около пятидесяти – до старой финской плотины и базы отдыха «Ленэнерго», и по ночам, когда замолкали усталые барды, отчетливо слышался шум воды в разбитых шлюзах. Фестивальная поляна лежит как бы в чаше, бока которой вздымаются почти с тридцатиградусным уклоном ввысь, в синее небо. Склоны – мягкая теплая земля, толстый слой палой хвои, ягель, черничник, ландыши. Они даже цвели кое-где, на высокой части склонов, куда мы добрались позже… и сосны, сосны, сосны – высоченные, корабельные, лежа под которыми на земле, видишь, как они начинают качаться макушкой, и в кроне это качание и застревает, и гаснет, не доходя до земли. ДК честно нас привел в «четверговую» часть лагеря, но мы углядели детскую коляску, и смутились. Нам совершенно не хотелось смущать подрастающее поколение ночным предположительно пьяным пением Гильденстерна. Как показал результат, лучше бы мы остались пугать детей… но мы не остались, и нашли поодаль сухую полянку, где и раскинули два шатра. Вообще, я умненько выбрала себе спутников – с такими людьми, как А.Б. и Е.О., в лесу не пропадешь. Натаскали хвороста, нашли водоток, поставили котелок над огнем… Гильденстерн уже давно, еще в пору таскания хвороста, с восторженным воплем унесся в сторону «32-го августа». Вообще, наши с Женей функции в этом походе по отношению к Климович были фанатско-материнские: порадоваться на ее беспардонно счастливую морду, облить с ног до головы «москитолом», да проследить, чтоб чадо хоть что-нибудь из еды перехватило возле костра. Так что большинство фотографий Гильденстерна на моей пленке отражает Климович, питающуюся и отмахивающуюся ложкой от объектива: «я щас не фотогенична!». Поев, она снова глядела на нас честными кабаноидальными глазами: «вы только не обижайтесь, ладно?» и исчезала в пересеченной местности, наполненной бардами. Вообще, меня в общем и целом устроила организация фестиваля. Еще точней – она не вызвала во мне дискомфорта. Во-первых, с точки зрения общей экологии: и туалет вполне сносный обустроен, и ямы под бытовой мусор откопаны, и ближе к разъезду все костры обходила милая барышня с предложением мусорного пакета – чтоб было, куда оный мусор собрать, чтоб донести до соответствующей ямы. Во-вторых, вот уж не знаю, дело ли в самом фестивале и (несомненно) в людях, его организующих, или в том, что фестиваль – практически новорожденный и мало кому известный, но атмосфера была почти семейная, междусобойная, абсолютно неагрессивная. Ну да, выпивал народ, жизнерадостно так заквашивался, ну да, пел по ночам песни, но поножовщины\уголовщины\вообще выплесков агрессии в воздух – не наблюдалось. В целом. В частном – у нас сперли кастрюльку. «Пусть подавятся» - сказала ее хозяйка. Ближе к одиннадцати часам вечера пятницы, аки бездомный дух, меж разрозненных костров проблуждал Коломенский с сообщением, что вот-вот начнется шоу-импровиз на костре орг-комитета под тентом. За спинами нас, сидящих на бревне у камелька, сипло, но громко орало гоблиноподобное существо и рвало струны на гитаре. Существо обитало в соседней группе палаток. Никогда не слышала, чтоб «Снежинку» (да-да, кортневскую «Снежинку» - плачу и утираю слезы, и плачу вновь) исполняли 1) на таких децибелах 2) так мимо слов 3) а что у этой песни есть мелодия (да-да, она у нее таки есть) отморозок был вообще не в курсе. - Дима, это что? – меланхолично спросила я. Он прислушался и радостно улыбнулся: - Редкостный урод. За что люблю ДК – за точность определений. Я потом не поленилась узнать, как звали урода, потому что помянутый гоблин не давал своими воплями нам спать на протяжении двух ночей, а вдобавок отравил целый день тем, что пел, перевирая, популярные песни, и, видать, думал, что это смешно. Оказался это Виктор Назаров, не лучшая, как мне сказали, но часть бардовского дуэта Назаров-Аксим. Аксим приехал позднее, был, как нас уверили, гитарный виртуоз, и впрямь играл очень недурно. Впрочем, как оказалось «это службишка – не служба, служба будет впереди». Впереди нас ждало еще одно соседство… На шоу у костра орг-комитета пятничным вечером (точней, ночью) основной звездой был Башаков: в трикотажной шапочке, бритый, с тонкими усиками, и длиннющей несимметрично расположенной на голове тоненькой косичкой китайского мандарина. Башаков пел хорошо и много, и был чуток к запросам публики. Его выступление в очередной раз пробудило в нас разнобой мнений. Когда я выхваляла башаковский альбомчик «Сопротивление нелюбви», и Климович, и Е.О., и еще разные люди пинали меня ногами за «увлечение попсой». ЕО, в частности, говорила, что слушать эти песни в акустике – еще туда-сюда, а вот так… это ж «для поп музыка – поп-музыка» в чистом виде. Я терпела и не сопротивлялась: мне нравится, как он сделал «Сопротивление», пусть даже это попса. Пусть вся попса будет такой, нафиг – а там поглядим. Но вот после его пения у костра Е.О. повинилась на том, что ее эта акустика прошибла… Я не знаю, как Башаков более симпатичен: в акустике, наперевес с гитарой, или в более мощной, роково-эстрадной заливке. Слышала уважаемые мнения за каждую точку зрения. Лично я считаю, что – в составе «Башаков-бэнда». На мой вкус, для красивого оформления песен один Башаков вокально недостаточен, но это уже дело вкуса. Климович, которую Башаков журил еще на «Топосе», с барством хорошо откормленного вундеркинда уже его строила и равняла: «Миша, вон те две девушки – в синем и в красном – хотят песню про мужиков-сволочей. Ты как, Миша?» Кабан – он периодически такой свин, что проще пасть под копыта, чем объяснить, почему нет. Песне про мужчин-сволочей больше всех обрадовался феминист Коломенский, робко заказывавший ее с самого начала. А за спинами сидящих у костра, вне освещенного круга, т.е. практически – на краю хтоники – бесновался и шаманил пучковский барабанщик Дима, уже реально нетверезый, плохо держащий ритм, но крайне темпераментный, отчего любой поющий у костра звучал в стиле регги. Ну ладно бы – «Не парься», но остальное… Дима был очень громок. Когда на следующий день «32-е» репетировало на пригорочке над лагерем, стук и грохот стоял на всю долину. Справедливости ради стоит отметить, что и климовичьи вопли из окрестного леса неслись ничуть не тише, пока она, понимаете ли, ходила на плотину, а попала в болото и т.д. Это были не скорбные вопли, а так – от переполненности жизненной энергией. Наутро субботы мы с ЕО не устояли – все-таки исполнили у климовичьей палатки «Народную» с цыганскими интонациями. Ну, не поздно, в общем, исполнили – часов 11 всего было-то. В ответ звезда застонала «гадыыыы!!!» и попыталась выползти на свет божий. Выползла, огляделась, перехватила бутерброд, и отправилась на платформу – встречать Адриана Крупчанского, а затем и Лавринову. Утром субботы также выяснилось, что организм мой воспринимает бардовский фестиваль независимо от мнения на сей счет мозгов – как стресс, который надо пережить. Сжать зубы и пережить. Наутро я проснулась с болящей головой, наполненной мигренью неизвестной этиологии: пила вроде бы накануне Климович, а голова болит у меня? С грустью пришлось осознать, что за прошедшие лет так пятнадцать ничего в моем мироощущении не поменялось: я не люблю спать на земле, жить в лесу, кормить комаров, слушать бардов и т.д. И эту боль было не вышибить никакими таблетками, и она осталась сидеть во мне на два дня, вплоть до момента возврата в город, серьезно отравляя мне ощущения от фестиваля… Хотя, несомненно, существование непосредственно на шкуре Земли имеет свои прелести (особенно ощутимые после того, как выспишься в нормальной кровати и неоднократно примешь цивилизованный горячий душ), и самые сильные ощущения из этой сферы – как перестаешь замерзать к рассвету, и согреваешься вместе с землей к утру от солнца, просыпаясь почти что от духоты, и как в немыслимой высоте сосновых крон на рассвете треплются меж собой невыносимо говорливые птицы, и как гудит поляна человеческими голосами, а ты лежишь на спине под самым небом, на ягеле, и слушаешь, закрыв глаза… В районе 13-00 в долину с холмов сошли Гильденстерн (счастливый от двухлитровой бутылки пива, несомой в объятиях), Крупчанский и Розенкранц, дофига себе больной. Лавринова пыталась брюзжать, но и это выходило у нее кокетливо: «да меня Светка сдернула сюда, а мы, оказывается, в гостевом, а не в конкурсном… ну не спели бы – боже ж мой, подумаешь…» По традиции нашего стойбища Розенкранц был обогрет, накормлен и напоен. Дальнейшее происходящее отчетливо мешалось в моей голове с мигренью. Вот Розенкранц валяется на пенке возле лагеря, отогреваясь на солнце, а сверху на нее покладена гитара Климовичи. Вот Гильденстерн пытается поднять Розенкранца за пояс джинс, раздается томный голос Роззи: «Эй, не надо рвать мне ширинку!». Я пошлялась по лагерю, посмотрела, как прослушиваются на шлюзах. К моему возвращению на место приписки РиГи репетировали с подключением к процессу Адриана Крупчанского. В музыке оный был неописуемо хорош, и репетиция протекала на драйве, чему способствовала и опорожняемая пивная бутыль. Я залезла поспать в палатку – по-прежнему, вдвоем с головной болью – и проснулась к моменту, когда Крупчанский солировал на манке. Кажется, это было «Summertime». Впечатление такое, будто под самым ухом резвится чокнутый Дональд Дак. И вообще Крупчанский был вполне себе мил, несмотря на то, что обозвал наши натуральные макароны с тушенкой «дошираком».
- О! – сказали пьяные барды, - есть же старинный бардовский способ жечь костер: надо найти два больших бревна и сложить их вершинами, и нефиг напрягаться рубить дрова. Сказано – сделано. Пьяные барды не только нашли два бревна (на склонах вполне хватало валежника), но и поволокли их на своих могучих плечах в лагерь. Но поскольку они были очень пьяные, а плечи оказались не очень могучими, то с грузоподъемностью и координацией у них возникли проблемы: во-первых, они с матом дотянули до своего стойбища только одно бревно, во-вторых, второе они уронили, где стояли, по ходу следования – читай, на наш лагерь. Хорошо еще – мимо меня и посуды уронили, пострадало только незначительное имущество, а то бы мне пришлось встать с пенки, развлечь свою мигрень и подтвердить теплящуюся в глубине души мысль о том, что хороший бард – мертвый бард. В районе шести часов начался фестивальный концерт «Летнего солнцестояния». Надо сказать, что призовой системы на ЛеССе нет: кто прошел прослушивания (т.наз. «шлюзы»), тот выходит в фестивальный концерт, что само по себе и является для конкурсанта наградой за труд. Общий уровень конкурсантов мне показался несколько ниже, чем, скажем, таковой же второй тур «Топоса», но не в этом суть. Из концерта реально запомнились два выхода: Денис Дягилев (недурной уровень текста и очень недурная подача материала, но я бы сказала, что это ближе к чернушному року) и «Каперусита Роха», но о них я уже была наслышана после «Топоса», отчего они не прошли за новинку. Приблизительно в середине концерта сидящий сзади Гильденстерн потянул меня и Е.О. за верхнее белье, и с немалой дозой спиртного выхлопа, но очень дружественно произнес: - Так я не поняла, че это за финальный концерт?! Это и вы так с Женькой можете выйти и петь! Мы с Женей переглянулись. - Как ты думаешь… - начала она. - … нас опустили или нет? - да, именно, - согласилась Е.О. - Нас опустили, - подтвердила я. - Не, - запротестовал Гильдик, - девчонки, вы нормально поете, просто я имею ввиду, что если уж их пропустили в фестивальный, то… Короче, как она сейчас утверждает, мы не ценим ее комплиментов. Скажу больше: Светоч, мы тебя любим, несмотря на твои комплименты. Прямо-таки – вопреки им. Еще хочу отметить человека по фамилии Григорьев. Все-таки, господа оргкомитет, не надо было его выпускать в фестивальный концерт, даже со стихами. Именно со стихами. С его «посвящения Евгению Мякишеву», где лирический герой входил в любимую женщину, «как вода в распаренную ванну», валялся весь состав нашего городка, а РиГов вообще это довело до конвульсий. Гильденстерн чуть сигаретой не подавился. Гостевой концерт начался в районе 11 часов субботнего вечера. Оговорюсь сразу, что, благодаря отвратительному самочувствию, видела из гостевого концерта 8-9 начальных номеров, не считая детского сада. Поэтому судить о самом концерте в полной мере я не могу. Но то, что я видела, не понравилось – и сильно не понравилось – не только мне, и по многим причинам. Из всего увиденного особо отвратительны были Ковалев (в дуэте с Петерсоном) и Новицкий. Первый был откровенно пошл – и по поведению, и по качеству исполняемого материала, та степень торжествующей пошлости, достигшей совершенной формы шара, которую не берет уже ни одна булавка критического взгляда со стороны. Что касается Новицкого, то надо быть редкостным кретином, чтоб, публично исполняя песню Высоцкого (что само по себе моветон), забацать из нее кондовый русский шансон, а после еще и пригласить всех на проводимый им фестиваль памяти ВВ. Зачем, дружок? Ты его сейчас своим исполнением не только похоронил, но и предварительно над телом надругался. Правда, он заодно пригласил всех и на Камчатку – Цоя помянуть… Новицкий как квалифицированный некрофил. Это даже любопытно. Что же до остальных именитых гостей… Вот странное дело. Начиналась авторская песня с того, что группа физиков решила доказать, что они лирики (например). Вышли из лесу люди с гитарами… ну, допустим, не из леса. Но пришел человек, взял гитару, и стал излагать свои стихи. Три аккорда вошли в легенду, но то было время, когда музыкальную красивость презрели в погоне за смыслом, искренностью, самобытностью. Да и текст… Визбор еще мог позволить себе рифмовать «лесное – с тобою». То было время личностей. Персоналии были столь ярки, а излагаемые ими истины столь ценны, вечны и противоположны общественно-политической лжи, что шероховатость текстов прощалась. Важен был посыл, как это называл Станиславский. Message, как это говорил Леннон. То, что ты должен сказать, чтоб не промолчать и не чувствовать себя подлецом. С тех пор прошло много лет. Личности вымерли. Осталось крепенькое среднее звено («расталкивая спины и зады, /дрались за золотую середину» (С)). Барды начали называть себя поэтами – мне не жалко, ради бога, но если бы их песенные тексты еще выдерживали разбор по требованиям, предъявляемым к грамотной поэзии… Они больше не рифмуют «кричу – торчу», во всяком случае, самые из них продвинутые. Они обрастают нотной грамотой, щетинятся аккордами, плодят бэнды. Они ходят в дуэте, они кучкуются в группы. Женщины выработали однообразный, но половопривлекательный грудной вокал с придыханием и посадку перед микрофоном – такую, чтоб показать ноги в юбке. Мужчины таки имеют мужскую стать (олицетворением которой в телеэкранах мелькает настаящый мужык Александр Розенбаум), продолжением коей мыслится гитара. Они пишут на своих афишах – поющие поэты. Они не лажают мимо нот и текста, они все – весьма уверенные исполнители… Как все странно в этом мире. Казалось бы – все просто, есть три точки, на которых строится хорошая песня: текст, музыка, исполнительское мастерство (оно же, зачастую – личный шарм). Казалось бы: равномерное укрепление всех трех кирпичиков непременно приведет к общему укреплению здания… не тут-то было. Ровность обернулась однообразностью. Нынешняя авторская песня, такое впечатление, вступает в инбридинг с эстрадой и результатом инцеста становится недурная развлекательная музычка чуть повыше словарным запасом, чем «Радио «Русский шансон», но, несомненно – из той же весовой категории, легкая танцевально-развлекательная программа, под которую с пивом потусоваться приятно, но чтоб слушать – вслушиваться – и слышать… Я понимаю авторскую песню как вариант прямого обращения поэта к публике. Через бумагу – это все-таки опосредованно. Человек выходит на сцену с гитарой – и ему есть, что сказать (не в смысле – логодиарея, а в смысле собственной самобытности, мудрости, терзаний, знания жизни, горькой любви). То, что я видела на гостевом концерте ЛеССа, в этом смысле авторской песней не являлось – это была авторская попса во всей своей довольно тошнотворной красе. В гостевом концерте вообще, похоже, авторской песни не было, как не было и самобытных персонажей – Коломенского можно скинуть со счета (он – поэт), и РиГов тоже (они в некотором роде - больше рокеры, и о них разговор пойдет ниже). Было много эстрадности, неплохого исполнительского уровня, недурных голосов, сопутствующих инструментов, профессиональных музыкантов. Но – еще раз подчеркиваю – хоть я и видела половину концерта, там не было ничего, что бы заставило всерьез заинтересоваться и тронуло мою еще не вполне очерствевшую душу. Все было какое-то – и никакое. Парадокс, черт возьми. Отдельное спасибо за детские утренники с пением. Не имею ничего против подрастающего поколения, но они прибавили определенную долю к общему ощущению фальшивости и слащавости. Мне – и не мне одной – фестивальный
концерт запомнился больше, чем гостевой. На
фестивальном люди (уж какие были – не о том речь)
выходили на сцену донести до публики что-то свое,
трепыхающееся в груди – как умели, так и доносили,
криво, косо, мимо нот, без голоса. Но были нервы, и
было желание, и стремление дорваться до
слушательских ушей. Сытый гостевой концерт ничем
нигде не трепыхался, эти ребята уже не первый год,
как видно, говорят только с самими собой. «Я узнал Самбади» (С) До «Розенкранцев» я не дотянула (а шли они 17-м номером программы) – ушла спать и бороться с мигренью. Я видела только репетицию РиГов с Крупчанским – это было очень хорошо, и предполагаю, что выступление в гостевом должно было пройти не хуже. Наутро все проснулись живыми. Покормившись, стали соображать, как и куда уехать. Гильденстерн ушел провожать Розенкранца на 12-часовую электричку до Питера. Мы же – я и Е.О. – залезли обратно в палатку досыпать и трепаться. Через полчаса мы снова услышали чудный голос Лавриновой – оказывается, РиГи заблудились в пересеченной местности, и уже звонили Крупчанскому, чтоб он взял манок и шел их искать в холмы. Термин «топографический кретинизм» был вычеркнут из общего словаря, чтобы не занижать девичью самооценку. Обретя Крупчанского, РиГи все-таки уехали в Питер. Что касается нашего непоющего стойбища, то мы еще поленились, пообедали, сходили на плотину, насладились зрелищем разъезжающихся бардов (самое приятное зрелище за день), и тоже стали сворачивать кемпинг. Подошел Коломенский (Дима, спасибо, ты был несказанно мил все то время, когда был освобожден от организаторских функций) и поинтересовался, каковы мои впечатления. - Так я же не видела гостевой целиком, так что объективности… - А объективности от тебя никто не
ждет – от тебя ждут стиля. Не то, чтобы ничего личного, но - кто слышал, тот понял. |