|
Столичное №3 |
|
о
времени и пространстве -
Стихи, - говорю, - видимо, кончились. -
Ну, значит, жизнь начнется… Уж
мне эти ваши загибы второго «я», если бы вы знали,
до какой гомерической степени… смотришься, само
собой, как в зеркало, да-да, до головокружения (тошноты
– нужное подчеркнуть), и никак не можешь решить:
то ли зарезать, то ли поцеловать. Эти шесть часов
мучительного и прекрасного разговора, до сей
поры неизвестно – более ли мучительного, чем
прекрасного, или даже боюсь подумать… а потом –
опять двое суток в Москве. Иногда
я думаю, что они не существуют, время и
пространство, и уж если в первом еще кое-как
пребываю, то второго отнюдь не чувствую. Да и
первое пошаливает. Это
очень странно, когда ты уезжаешь, а часть тебя
провожает тебя в дверях, закрывает дверь и в
пустой квартире садится за второй поздний ужин. Я
абсолютно точно уехала – потому что билет в
кармане, и я сплю в поезде, и я абсолютно точно
осталась – вспоминать и мечтать. Это
очень странно, привыкнув к мысли, что конкретный
человек от тебя территориально далек, как, скажем,
тибетский монастырь от Амазонки, смотреть – и
видеть его напротив себя. Авиатор, павлиний хвост,
роскошный болтун, умница. Что мы не попали на
танкодром – буду жалеть, но, впрочем, то будет за
тобой (мной) должок. При следующей, не менее чем
ежегодной встрече, кои входят в традицию. Помню,
как перечисляла дарования подруге: а еще он…
и еще он … и кроме того, он… представляешь?!
«И? – пришло в ответ мрачное трансатлантическое,
- разговаривать-то с ним можно? Или только молча
любоваться?» Разговаривать можно. Но я больше
люблю слушать, не всегда даже ушами, а шкурой –
как кошки, боковой линией, как рыбы – чуять
человека. Мне интересно, мне любопытно. В
авиационном музее – та еще парочка, со стороны,
наверное. Со стороны – типично, девочка
спрашивает, мальчик отвечает, не хватало еще в
глаза с обожанием заглядывать, но мне чувство
юмора мешает. От классической ситуации отличает
только то, что мне действительно интересно: эти
крылья, эти носы, эти люки. С восторгом: «Для бомб?»
– «Не, это для шасси». Это какой-то изъян психики:
если мне подворачивается возможность узнать что-то
новое, я подчас считываю информацию, не заботясь
о том, куда я ее впихну, в какую из кладовок мозга,
и как потом использую. Ну, вдруг пригодится… (вдруг
война? а я уставший (С)) Или это рецидив детской
тяги к облакам и волнам, к драконам, которые
вымерли, и вот теперь люди их ностальгически
конструируют, полагаясь более на свою мечту, чем
на здравый смысл. Самолетный парк юрского
периода, и еще что-то неуловимо стругацкое в
воздухе, что-то из обитаемого острова, но менее
мрачное. И
этот постоянный крен реальности. Я вижу сон, что
не сплю. Астральное тело осталось на Богатырском
проспекте, оно пьет субботний утренний чай и не
торопится присоединиться к физическому. У логики
заело шестеренку. Мы вчера болтали по сети.
Вот он - напротив. Но мы же практически вчера
болтали по сети. Четыре тысячи километров.
Смутное подозрение, что целого года между
прошлой осенью и нынешней просто не было – был
только перерыв в путешествии – и что все это уже
было, и эта пригородная электричка, и прозрачное,
летящее за окнами, растительное золото, и
разговор, и серые глаза, которые он считает
голубыми. Я, впрочем, не возражаю. Я же говорю, мне
уже снилась эта электричка. Год назад. Я не ощущаю
себя здесь и сейчас. Точнее, все вокруг –
сплошное здесь и сейчас, и одновременно –
величайшая иллюзия сознания. И
разговоры, конечно. Люблю умные разговоры.
Сыплющиеся под ноги желтые-кленовые, пятипалые.
Ну что, раскурим трубочку? – и сам себе отвечает, -
раскурим. Все они думают, что говорят со мной,
а на самом деле – с собой, только с собой. Я всего
лишь ассистирую. На скамейке в тихом, сонном
военном городке, в сквере, куда изредка выводят
гулять собачку или младенца, поедая на двоих
шоколадку – о литературе, журналистике, таланте,
жизни, поэзии, истории, телевидении. Просто
сидеть рядом, слушать, смотреть, и думать – как
это прекрасно, что есть этот человек, и он живет
своей сложной и увлекательной жизнью, далеко, за
тридевять земель от тебя, но иногда у вас
выпадает пару дней для встречи. Такая почти
медитация совместная – шкура к шкуре, когда тебе
ощутимо тепло на земле. И это даже не вопрос
эмоций. Хотя
интересно, берут ли они в пикты без опыта работы. Восточный
хозяин, заруливая в кухню: что твои уши? не горят
еще? Иди, говорю, отсюда, у нас тут девичник.
Слушаю я без различия на пол и возраст, если
человек представляет для меня интерес. Она –
представляет, и немалый, даже в отрыве от ее
азиатского сокровища (чудовища – нужное
подчеркнуть). Кстати, в отличие от мужчин, ею еще
можно и любоваться. И немного сочувствовать –
потому что я-то прекрасно по себе знаю, какие
сволочи эти поэты, когда захотят, но одновременно
могу оценить сволочей и с внутренней, женской
точки зрения. Сволочи (поэты – нужное
подчеркнуть) болеют за волейболисток по телеку.
Мы присоединяемся. Кочевник, вдруг всовываясь в
комнату с балкона, уже запоздалой фразой,
пойманной за хвост где-то при предпоследней
сигаретной затяжке: -
Слушай, а я вот подумал... когда мы познакомились,
обменивались первыми репликами, письмами… и все
остальное, тогда ведь… кому могло бы из нас
прийти в голову это слово: Новогиреево? Все эта
ситуация, а? Когда-то
– младший любимый муж, чем мы, придумав, немало
развлекались в сети, и абсолютно точно – младший
брат в астрале. Иногда во мне какая-то общая кровь
пробивается, и я с кайфом слежу изнутри, отчасти
будучи посвящена в детали, за этими его
приключениями, экшен, фикшн, и т.д. Он недурен на
сцене жизни, и сама жизнь его – неплохое
драматическое произведение. Потому меня так и
смешат все негативные всплески в его адрес – как
свидетельства общества, купившегося на
очередную его хохму, на очередное мифотворчество.
Общественное мнение о нем не имеет ничего общего
с ним самим, но его-то это, кажется, забавляет.
Поэзия – это так, детские шалости; эту постановку
нужно смотреть в комплексе. -
Мне как-то ближе театр абсурда. Не
возражаю. Это именно то, что он усиленно внедряет
в жизнь. -
А мне – классика. Такое впечатление, что театром
абсурда сейчас увлеклись все, кто просто не умеет
писать. Ладно, короче, давай так: тебе - абсурд, мне
– реализм. В
общем, мы поделились в нашей песочнице. Осталось
мне только дописать пьесу. Место,
где тебя ждут, в отсутствие самого места – они
снова в оседлости только до июля. Спасибо, мне это
важно. Мне это действительно важно – что где-то
ждут. Наутро
он жалуется: -
Все заснули, как сволочи, а я один, до четырех утра…
и даже поговорить не с кем. А этот еще и храпит! -
Ну да, - соглашаюсь, - такое с мужчинами случается. От
этих перемещений, и шквала слов, и кислородного
голодания от усиленной болтовни в эти двое суток
– совершенно трансовое состояние. Да
нет, это воистину не приступ человеколюбия – я
его в себе не нашла, и мне ничего от вас не нужно –
только живите и будьте счастливы, но я говорю все
это, потому что жизнь, зараза, так коротка – того
и гляди пройдет. Я хочу, чтобы кто-нибудь сказал
вам это при жизни. Было
время, я придумывала себе прекрасных друзей,
потому что их рядом не было. Теперь они не рядом,
но есть, и мне не на что жаловаться - так они,
далекие, хороши. Люди,
вы – отменный материал. Вы
– самородное золото, дай Бог вам не оскудеть. Вы,
черти полосатые, невозможны и неописуемы. Такими
и оставайтесь.
|
