Столичное №2

Столичное №2

”36 часов в экзистенциальной норе”

Сознание интроверта порой настойчиво требует норы, в которой можно укрыться.

И если я в реальной жизни иногда кажусь человеком легко общительным, это еще не значит, что так оно и есть. Нора мне требуется по-прежнему. Когда, в возрасте 20 лет, все доставало меня в родных стенах, я уезжала в Питер не для учебы – а забивала на учебу на целый день, уходя гулять по городу. На самом деле, жизнь (и они, уходящие годы) только доказывает, насколько прав был Рене Декарт – уединение надо искать в больших городах. Это сильное чувство, порой доводящее до ощущения полного своего отсутствия в реальном мире, но зато – абсолютно точно излечивает от клаустрофобии. Большой город хорош тем, что ты в нем никому не нужен. Совсем никому. И никто не сможет тебя достать, даже если захочет. Да никто и не хочет. В сущности, неважно, как далеко расположен город, в который ты убегаешь – за пятьдесят километров от места прописки, за пятьсот, за пять тысяч. Смысл один и тот же: тебя больше нет. Ты можешь начать все с нуля. Ты можешь выбирать маршрут, ничем не стесняясь – потому что на деле тебе вовсе никуда не нужно идти. И твои человеческие привязи, гражданские обязанности, социальная роль и прочая мишура сознания – они тоже остались по месту прописки. Ты блуждаешь по улицам без особой цели, как охотник в лесу, ты выживаешь в нем, ты исследуешь новую территорию.

Но с возрастом Питер стал тесен. Нет, даже не тесен в прямом смысле – но полностью неисследованной территорией счесть его уже тяжело. Теперь, когда мне хочется оторванности от всего, что действительно давит на голову, нужен уже другой город в противоядие. Пока что для этой цели подходит Москва.

К слову сказать, когда уж совсем никуда не хочется ехать, я пропадаю в том, что есть – даже в Питере, в котором живу. Вот потому-то я и говорю, что тут важен не километраж, важна ментальность, посыл, желание раствориться.

Я долго ныла, что хочу в Москву, но чтобы туда отправиться, было важно даже не ощущение, что меня ждут там, а ощущение, что меня никто не ждет здесь. Когда я добилась этого чувства, осталось самое простое – пойти и купить билет. И потом написать Ерболу – приезжаю.

Да, насчет покупки билета – в центральных кассах на Грибоедова нас нахально попытались надуть отсутствием нужных билетов, так что теперь я сразу буду отправляться на Московский вокзал. В процессе этих метафизических сборов я вдобавок подорвала с собой Е.О., нагло, в общем-то, подорвала – у нее первоначально были другие планы на выходные, да и попутчик я довольно занудный. И это надо было видеть ее лицо, когда она обнаружила, что за книгу для чтения я таскаю с собой в рюкзаке – «Духовный кризис» Грофа. Впрочем, у нас у каждой было по плейеру - мы прекрасно провели время в поезде. На Ленинградском вокзале (практически) наши пути разошлись и сошлись там же спустя чуть более, чем через 36 часов.

Так вот, эта Москва…

Я совсем не испытываю к ней неприязни, даже самой странно. И это при том, что я не слишком-то люблю мегаполисы. Вся прелесть столицы, на мой вкус, состоит в том, что, свернув на пять минут с основной громкокипящей магистрали, попадаешь в тишайшее хитросплетение вторых, верхних, малых, переулков, недоулков, тупиков, проездов… в общем, эта часть города, спрятанная за церетелиевским фасадом, так провинциальна, что могла стать столицей только по недоразумению – и вот за этот скрытый домашний уют, приятный глазу, мы ее и любим. Но жить в Москве… нет, все-таки протяженность этого гигантского пятна застройки тяготит.

Вылезши на Ленинградском вокзале, обнаружив, что меня никто не встречает, и что я – странно сказать – почти этим фактом не опечалена, совершив утренний визит в «Макдональдс» (гадость этот их макзавтрак, доложу я вам, за исключением хашбрауна), я нырнула в метро, и страшно гордая собой, даже самостоятельно совершила пару пересадок. Побродила по Красной Пресне, обозрела католический собор, стоящий теперь ровнехонько напротив известного дома на Малой Грузинской… отличный собор, за исключением кошмарного фонтанчика с гипсовым Иисусом во внутреннем дворе, а дно в нем усеяно стайкой монеток, блестящих на солнце… прогулялась до «Баррикадной»… в московский зоопарк мне попасть опять была не судьба. Пока я глазела на толпу детей, текущую ко входу, и жарилась на солнце, пришла первая смс-ка от сонного московского друга. Сонный друг был отправлен досыпать по месту сна, а я в результате поехала в Измайлово к Леониду Марголису. Москва начинала проявлять ко мне человеческий интерес – через три-то часа после прибытия (пора бы уж), и жизнь потихоньку затеивалась. А впрочем, я была благодарна ей за эту паузу на вдох – до встречи с людьми.

Марголис – это такой человек, который умеет оставаться человеком, несмотря на и вопреки тому же самому. Как ему это удается – для меня загадка. Мне самой показалось странным, что в этот раз я увидела его первым из всей компании, с кем собиралась встречаться, но, видимо, был тут и свой резон. По сравнению с прошлым годом, когда я мокла под дождем на Измайловском бульваре в ловле попутки, в этот раз добираться до 16-й Парковой было несравненно приятнее. Вообще, эти два выходных дня в Москве выпала такая погода, что впору было поверить в лето – даже ночью было тепло.

На десятом этаже в однокомнатном скворечнике мы пили чай, разговаривали и смотрели с балкона на Москву, лежащую где-то очень далеко во всех смыслах этого слова. Разговор, как всегда, очень спокойный – по темам от виртуальных разборок и сетевых публикаций до ощущения надвигающейся глобальной катастрофы в нашей цивилизации. Марголис, в силу ряда обстоятельств, литератор куда более сетевой, чем многие из активно в сети тусующихся; я, конечно, целиком за этот процесс, но регулярно продолжаю ныть, что хотела бы увидеть его стихи в бумажном формате. На его же регулярный вопрос, чем, в принципе, отличается сетевая публикация от бумаги, книги, конкретно мне ответить трудно – все ответы остаются на общем интуитивном уровне. Он в чем-то, конечно, прав – кто хочет, и так прочтет, но… книга, на мой вкус – это нечто особенное. Это сакральный предмет, подтверждающий для ее автора выбор пути. Это некий итог, сумма сделанного, это посылка, шкатулка с секретом, мессидж. Возможно, я просто мыслю устарелыми понятиями, но для меня это так. Электронный формат для меня - куда менее живой, чем бумажный. Поэтому я не оставляю надежду на книгу Марголиса. Он, кстати, спросил меня, легко ли я пишу… вот всякое такое, журнальное. Фиксирую этот вопрос, потому что он дает мне горький повод подумать о себе. Когда мне было 18 лет, я писала стихи, потому что мне некогда было писать прозу. Сейчас я пишу общий треп, потому что мне не хватает драйва на стихи и времени на прозу… так что будет в сорок лет? Донцова, посторонись!.. Мама, не хочу, уж лучше вообще заткнуться, когда общее впадение в маразм достигнет приличной отметки. А журнальное я пишу легко. Если опять-таки – нахожу время.

От Марголиса я поехала с Виговским в центр, просто бродить по улицам, сидеть на бульварах, разговаривать. Олег, впрочем, цинично утверждает, что именно гулять по Москве можно только в очень нетрезвом состоянии – и только тогда этот процесс доставляет какой-то кайф, но я к Москве куда более снисходительна (см.выше). Он, конечно, не преминул провести меня мимо памятника Высоцкому – не для того, чтоб меня покорежило, а случайно. Каждый раз, видя ВВ в такой позиции, жаль мне его необычайно – ни с чем, кроме расстрела, это памятник не ассоциируется. Впрочем, беспафосный Есенин на том же бульваре столь же безрадостен. Или это генетическое свойство всех памятников? Людям бывает невесело после смерти, как поглядишь.

На бульварах вовсю тусовалось племя младое, незнакомое. Настолько незнакомое, что порой я смотрю на него с недоумением – откуда они взялись? Вопрос возраста все чаще с ним, с возрастом, и приходит. Было время, когда в окололитературной компании, составляющей постоянную среду моего общения, я была самой младшей – моложе был только Богуш, но с того взятки гладки, он - вундеркинд. Теперь вот среди моих знакомых объявляются личности послевосьмидесятого года рождения, а там и до девяностого дойдем… а девяностый – это уже время относительной ясности подросткового сознания, это почти что мое вчера, я его помню…бег времени со временем набирает скорость до ужасающих величин.

В шесть ноль-ноль с точностью московских курантов на мобильник отзвонился Ербол с традиционным для мобильниковых вопросов: «ты где?». Я, черт возьми, умилилась – меня ждут, меня помнят. Оказалось, ЕЖ субботними вечерами играет в футбол на Черкизовском, и я поехала смотреть на этот футбол. Пожалуй, стоит отметить, что – по иронии судьбы – это вообще был первый виденный живой футбол. Так мы и встретились на платформе метро, и первым делом ЕЖ вручил мне накануне отпрезентованную «Московскую кухню». Вторым делом я открыла книгу на послесловии и озадаченно спросила: «А почему – «кристаллического» чуда-то?» Для человека, два раза о ЕЖ писавшего, я кое-что помню из его стихов. Он ответил коронным – «потому». Опечаток в книге, как оказалось впоследствии – море.

Уже на стадионе мы увиделись с Агатой.

Агата – это такое существо с лицом рафаэлевского ангела, необычайно милым, спокойным характером и поистине стальной волей в решении жизненных проблем. По какой-то необъяснимой случайности ей вздумалось сделаться ангелом-хранителем Жумагулова, и на данный момент она наиболее известна, как адресат его стихов последнего времени. Хотя, конечно, если вдуматься – то и у Жумагулова есть ряд достоинств, делающих возможной эту необъяснимую случайность ;)

Что касается непосредственно футбола, то Жумагулов вполне привлекательно и ярко смотрится в желтых штанах – это раз, и два – эту казахскую пластику телодвижений на поле ни с кем не спутаешь. Даже очки можно не надевать. В остальном - команда, где он, как нападающий, маялся два тайма в ожидании подходящего паса, проиграла с оглушительным треском. Мы с Агатой изредка отрывались от созерцания поля для беседы, поэтому не в состоянии точно сказать, с каким именно счетом они пролетели всухую. Но Ербол все равно умудрился отколоть на публику пару красивых финтов, дабы поддержать блеск своего футбольного имени, и теперь с уверенностью можно сказать: да, я видела, как Жумагулов играет в футбол.

А дальше было 24 часа восточного гостеприимства в стенах московской коммуналки. Нет, ребята, я вам бесконечно благодарна за душевное тепло, но, в общем и целом – не привыкла, чтоб со мной так носились. Агата, на полном серьезе: «Нет, до чего мы докатились! Илона у нас в гостях – и сама наливает себе чай!» Хорошо, что я сей секунд не уронила чайник, из которого наливала, поспешив заверить любезную хозяйку, что, в общем-то, какие-то вещи вполне способна делать сама. А если серьезно… так еще с прошлого года, когда мы, собственно, с Агатой и познакомились, у меня сохранилось весьма пронзительное ощущение от этой пары. Любовь – штука такая, промолчим, чтоб не сглазить, но что меня действительно необычайно трогает, так это их умение держаться друг за друга и бесстрашно противостоять столичной жизни, которая, будем откровенны, никого по головке не гладит. Этакие двое птенцов, по зиме вылетевших из гнезда, и дом у обоих – за тридевять земель, и ухватиться, кроме как за другого – не за кого. ЕЖ всегда подкупал меня теми качествами, которые во мне скрыты в зародыше, видать, под покровом скромного воспитания, а именно – смелостью, доходящей до дерзости, стенобитной энергией, невероятной предприимчивостью, плавно переходящей в плутовство. То, что я не могу проявить сама, нередко восхищает меня в других. У меня бы не хватило духу в 20 лет рвануть в Москву на покорение русского языка и собственной судьбы, задержаться там на три года, бытовать по коммуналкам, жить без денег, дышать без воздуха, ждать и дождаться любви, писать стихи, курить траву, чтобы не писать стихи, последовательно болеть Бродским, Мандельштамом, Пастернаком, Цветковым, Рыжим, строить наполеоновские планы, частично их осуществлять, очаровываться новой мечтой и заново переходить на новую грандиозную стройку светлого будущего… Он невозможен, он нахален, лукав, болтлив, умен, склонен к игре в людей, ленив, одарен дьявольской силы воображением, вспыльчив, отходчив, нежен, ответственен, но порой – отличается редкостной безбашенностью, закован в броню непреходящего стеба – и, тем не менее, раним, он так шикарно понтуется на людях и так удивительно честен наедине… Короче, если мы не цапаемся насмерть, то живем с ним душа в душу на расстоянии шестисот километров, и порой я испытываю к нему нечто, похожее на сестринские чувства. Мне везет с мальчишками – у меня никогда не было братьев.

Сидим на скамеечке напротив церкви, где венчался Пушкин, и голова Ербола покоится на коленях у Агаты.

- Агата, какой ужасный город, как он меня достал, давай уедем отсюда?

- Ербол, ну почему, как только я начинаю что-то обустраивать, какой-то уют – ты сразу «уедем»? У человека же должен быть дом?

- Должен. В Алмате.

- В Алмате у нас может быть дом. А здесь мы можем купить квартиру.

- Солнце, в Алмате у нас будет дом в горах. И квартира в городе. Нет, один дом в горах, и один – в городе…

У них – будет. Жумагулов – занятный парень, его фантазии сбываются, поскольку их интенсивность вполне может поспорить с интенсивностью веры. Это такое маленькое шаманство. Люблю сумасшедших – сама такая.

Что касается Агаты, то этой девочкой я восхищаюсь.

Во-первых, жить с Ерболом – на это, как мне кажется, нужно-таки иметь терпение. Поэтическое дарование последнего отнюдь не является фактом, облегчающим общение и совместную жизнь. Поэты – они вообще такие же люди, как и прочие смертные, но только – куда более сволочные. Во-вторых, мне импонирует ее целеустремленность, собранность и спокойствие – то есть, те качества, которые явно дополняют присущие Ерболу дерзость, способность к импровизации и мелкое мошенничество в области человеческих чувств и карманных денег (не зря же культовый герой у него – Остап Бендер). В-третьих, смотрю я на нее (уже второй раз смотрю) и думаю: а ведь умная жена для мужчины – половина успеха в жизни. Ербол, тебе намекнуть или ты и сам знаешь? ;)

Я – консерватор, черт побери. Мне нравятся мальчики, воспитанные своими отцами с правильным понятием о семье. Мне нравятся девочки, перенявшие от своих матерей неписанные правила, как должно заботиться о мужчине, о доме, о госте – и трогательно воплощающие эти правила в жизнь хоть частично, по мере возможности, в условиях московской коммуналки, где в кухне жарят четыре конфорки газа, кран в ванной закреплен условно, а, глядя в унитаз, хочется утопиться. Да, а соседку напротив Ербол вполне серьезно советовал мне взорвать…

Их, кстати, опять грозятся согнать с жилплощади, так что если у кого-то из москвичей есть желание сдать комнату кочевому казаху с подругой… сами они – не местные, так что поможите, кто чем может.

Встречаясь с Ерболом, мы вцепляемся друг в друга в приступе окололитературной болтовни до тех пор, пока не закончатся слова. В этот раз Агата уже спала, и только ворох светлых волос виднелся над краем одеяла, а мы продолжали шептаться – о вечности, о подвигах, о славе. Так же на автопилоте погасили свет и улеглись, и только когда ЕЖ понял, что мои ответы на его реплики стали приходить с пятисекундной задержкой и требовать явных моих усилий на подбор слов – хмыкнул и сказал: «Понял-понял, game over». И потом пришла ночь.

В районе полудня меня разбудил происходящий над самым ухом диалог с мобильником. Сюр состоял в том, что речь была казахской и периодически прерывалась экспрессивными русскими идиомами неформальной окраски. Более оригинальной побудки в моей жизни пока не было.

После того, как обитатели комнаты привели себя в относительно бодрый вид, Агата взяла дело в свои руки и сказала, что хочет гулять. Вообще, эта пара вовсю шантажировала друг друга моим присутствием, и потому общаться с ними было крайне весело. Можно было вообще не общаться, они все решали за меня.

А. - Илон, это ничего, что мы так поздно встали? У тебя были какие-нибудь планы на утро?

Е. – Ну какие у нее могут быть планы на утро?

А. – Нет, она говорила, что с кем-то хочет встретиться.

Е. – С кем ей встречаться? Да брось, кому она нужна в этом городе, кроме нас?

И так далее, и тому подобное.

Пререкания по поводу того, куда идти гулять, кончились поездкой в центр. На Красную площадь я опять – в третий раз, кажется – не попала (эта попытка была уже более делом принципа, нежели интереса), и поэтому когда Агата спросила, когда я снова к ним приеду, Ербол вполне резонно ответил – как только опять закроют Красную площадь. Да и вообще, кочевой казах гулять не хотел – у него вообще с пешеходством сложно. Два года назад, когда мы с Гамзовым упоенно блуждали по Питеру, он плелся за нами, постоянно отставая, и ныл, что он, конечно – кочевой казах, но коли так – претендует на лошадь и т.д. Посещение музеев также не входит в число так уж любимых им развлечений, а тут Агата нас завлекла в музей-квартиру Горького – красивый такой дом в стиле модерн. Он снаружи был красив, а внутри – весьма любопытен по интерьеру, хотя и вполне скромен. Жумагулов оттянулся тем, что в книге регистрации посетителей подписался Сулейменовым, но это был просто его маленький личный триумф – едва ли вахтер вообще имел какое-то представление об упомянутом персонаже. Что касается Горького, так жил он добротно, но очень неброско для крупного советского писателя. Наиболее впечатлила меня библиотека (мечта моей жизни – отдельная комната под библиотеку) и коллекция нецке и разнообразных восточных вещиц. Вскарабкались на третий этаж по узенькой лестнице – в домовую церковь. По сути, от оформления осталась только роспись свода купола – и это тоже модерн, довольно изящно выполненный. Вообще облик дома, его стиль и вкус, не вполне вяжется с растиражированным «советским» обликом Горького. Хотя я не очень люблю дома-музеи, в общем плане есть в них что-то трупное.

Потом мы пошли на Патриаршие. Надо сказать, что Патриаршие меня разочаровали – нет в них сегодняшних ни в малейшей степени того апокалиптического ужаса, который присвоил им Михаил Афанасьевич. Хоть, может, и смысл был именно в этом – в явлении дьявола фактически на детской площадке, т.е. в месте, изначально не несущем в себе никакой угрозы? Впрочем, когда я поняла, что появления Воланда ждать не приходится – утешилась и стала смотреть на лебедей. Мы с Агатой болтали о жизни, Жумагулов грыз толстый том Бориса Рыжего. Кстати, кто-нибудь знает, где именно проходили несчастливые для Берлиоза трамвайные пути? Мне сказали, что их вообще не было, но я не склонна в это верить.

Оттуда было уже грех не зайти в «Булгаковский Дом». Вот такие стильные места мне действительно по душе – немножко сумасшедшие места, где в витрине в качестве экспонатов – шерсть молодого Шарикова и телефонная трубка Варенухи. Объявление «Фотосъемка разрешена без вспышки. От вспышки у кота болят глаза». Кот ходит здоровенный, пушистейший, кромешно-черный. Две небольшие фотоэкспозиции – одна в поддержку скульптурного комплекса Рукавишникова для Патриарших, другая – по мотивам поставки «Мольера» в Театре Северо-Запада с Виктором Авиловым. Признавая актерское дарование последнего, все-таки скажу: для Воланда он подходит больше, чем для Мольера. Или, возможно, уж очень сильное впечатление оставил у меня давнишний мхатовский спектакль «Кабала святош», Мольер – Олег Ефремов, Бутон – Олег Табаков, Людовик – Иннокентий Смоктуновский, Справедливый сапожник – Вячеслав Невинный… такое впечатление, что некогда в нашей стране был неописуемо прекрасный театр. Только это время, похоже, ушло. И рубежи держат, наверное, только вахтанговцы, Таганка, Ленком, театр Маяковского… да и то – иных уж нет, а те - далече. И даже при условии того, что будет написана пьеса, по щедрости к актерскому воплощению приближающаяся к «Кабале» - кто ее сыграет? Боюсь, что некому, потому что и у актеров теперь – другие вкусы и интересы. Так – не смогут, потому что так – не чувствуют. В последние десять лет театр сполз в сторону шоу. Не то, чтобы я совсем портив прогресса, просто я не люблю, когда перед этим прогрессом сначала – «до основанья, а затем…». Жизнь – она не дура. Если до основания, то никакого затем, как правило, уже не бывает.

А в «Булгаковском доме» среди фотографий в рамах укреплены на стенах экраны, где транслируют отрывки фильмов по Булгакову – и это так правильно, что просто нет слов. Посмотрели кусочки «Бега», пошли домой…

Дома Жумагулов полез плавать в сеть и с немалым любопытством обнаружил там помои по поводу прошедшей презентации «Московской кухни». Ну, допустим, у меня тоже есть ряд претензий к этой книге, ибо нет в мире совершенства, но… в общем, спасибо, мы очень смеялись. Больше всего позабавили совершенно девочкины истерики мальчика, к девочке приближенного, однако ж, не будем в очередной раз раздувать кадило междоусобицы. Ербол, по поводу враждебного выпада господина N: «надо же… он же мне руку пожимал…» За несколько лет сетевого плавания я прошла несколько стадий отношения к людям, которые поливают тебя грязью только по причине недержания мочи на твою фамилию - было там все: обида, неприязнь, раздражение, удивление… я даже одно время искренне пыталась понять, почему в качестве столбика жучки выбирают именно меня, может, я им «на башмак случайно плюнул» (С)?... теперь осталось только любопытствующее удивление из разряда: «они что, правда, такие идиоты, как кажутся?» Но порой задевает – не стану врать – когда в такой вот дискуссии «да-да, я с вами совершенно согласен» лепечет человечек, который парой часов раньше говорил с тобой за дружбу. Вот этого совсем не понимаю, и никогда не пойму, что в данном случае руководит людьми, и никогда не поменяю критерии восприятия, по которым такое поведение называется просто подлостью, а не сетевой толерантностью.

Ввечеру в гости к Ерболу пришел Бек, и я была вынуждена поменять свое мнение о казахах, как о щуплой и низкорослой нации. Заодно мной было сделано несколько этнологических наблюдений и получено несколько любопытных представлений о жизни коренного населения и русских в средней Азии. Так мы, собственно, и общались на четверых почти до самого моего времени на поезд, да перерыва на звонок другу – моей московской сестрице, Марине Астафьевой, которая, как неожиданно выяснилось, успела обзавестись дочкой. Что-то в последнее время вокруг меня – на работе и не на работе – происходит сезон любви, свадеб и деторождения. Марина, как и вообще представители ее семейства, московской ветви (сохранившей, в отличие от нашей, фамилию) – умная и целеустремленная барышня, с которой я бы охотно общалась, даже если б она не была моей родственницей. В очередной раз обещала к ним приехать, и т.д., и т.п. Однажды все-таки возымею совесть и приеду, хочется надеяться, что это случиться скоро и ребенков в количестве до того момента увеличится ненамного.

Дальше опять была ночь, в которую нужно прощаться и искать дорогу обратно.

Самое ценное в этой Москве – ощущение 36 тягучих часов, когда никуда не надо торопиться, и – места, где тебя ждут. Хотя бы раз в году.

PS Да, ЕЖ, ты меня понял – в гости без Агаты можешь и не напрашиваться :)

PPS Чуть не стукнула Огороднову, когда она сзади схватила меня за шею в поезде. Ну блин, ну предупреждала же – Бойцовый Кот. У меня такие шутки вызывают только мгновенную реакцию на поражение. Третий раз будет финальным.

[ Вира ] [ На форзац ] [ О чем это я ]